Объятия незнакомца
Шрифт:
– Да?
– Да. А твои вещи – вот они.
Он прошел к громадному шкафу, который был выше него и распахнул дверцу. Шкаф был заполнен одеждой.
Она выронила розу и, затаив дыхание, приблизилась к нему. Пощупала платье – одно, другое, третье. Ощупывала их все подряд – коричневые, золотистые, красные и голубые, из бархата, шелка и сатина, убранные воланами, украшенные кружевами и лентами; повертела в руках кружевной зонтик, цветистый веер, шляпы – широкополую с атласным бантом и другую, отделанную изящными длинными перьями.
Но она не помнила
Слезы навернулись ей на глаза. Она судорожно вдохнула.
– Это мои вещи? Правда, мои?
– Правда, – подтвердил он. – Все до единой. Ты похудела, пока была в этой проклятой лечебнице, так что платья, наверное, будут сидеть немного свободно. Хотя на ряды никогда особенно не пленяли тебя. Ты всегда говорила, что увлечение нарядами – удел пустышек.
– Я так говорила?
– Да, именно так. Но иногда ты все же разрешала мне купить что-нибудь красивое для тебя. – Он выдвинул левый верхний ящик и порылся в нем. – Вот. Это я подарил тебе на свадьбу.
Он протянул ей пару гребней, усыпанных драгоценными камнями. Те самые, которые украшали ее волосы на портрете. Она вертела их в руках и не видела их; слезы застилали ей глаза, и только блеск сапфиров и бриллиантов, искрящийся и бесконечно чужой, тревожил ее взор.
Макс продолжал рыться в ящике.
– А это? Взгляни. Уж это ты должна помнить. – Он вытащил перстень. Большой, превосходно ограненный темно-красный рубин вспыхнул на свету. Он взял ее правую руку и надел ей его на палец. Перстень был ей в самый раз. – Этот перстень принадлежал твоей бабушке. Мать подарила его тебе на восемнадцатилетие. Ты так дорожила им, что очень редко надевала его и хранила в отдельной шкатулке.. Ох, милая, я как-то не подумал спросить, ты знаешь, что значит «мать»?
Не отрываясь, она смотрела на перстень. Ее нижняя губа задрожала.
– Да.
Макс, неловко замолчав, отвернулся и снова погрузился в содержимое ящика.
– Извини, Мари. Я не хотел сразу рассказывать тебе всего. Ты утомлена...
– Но я хочу знать все. Где она? Где моя мать? Тяжело вздохнув, он задвинул ящик и, не поворачиваясь к ней, сказал:
– Родных у тебя не осталось. Ты была единственным ребенком. Твой отец умер, когда ты была совсем маленькой, и до замужества ты жила с матерью. А она... – Он повернулся и посмотрел ей в лицо. – Она часто болела, и год назад умерла от пневмонии...
Гребни выпали у нее из рук, она отвернулась, не в силах сдерживать дольше слезы.
– Милая, прости меня! Прости! – хрипло выговорил он и захлопнул дверцу шкафа. – Я напрасно заговорил об этом сейчас. Я хотел повременить, подождать, пока ты оправишься..
– Нет, Макс, нет, ты не понимаешь! Она закрыла лицо руками.
– Но я заставил тебя страдать.
Она помотала головой. Боль, острая и обжигающая, заполнила ее сердце.
– Я плачу... не из-за матери. Самое ужасное, что ты говоришь мне о смерти моих родных, а я ничего при этом не чувствую.
Он подошел и, нежно взяв ее за плечи, повернул к себе.
– Мари, ты утомлена, тебе нужно поспать. Ты выспишься
– Не буду! Я уже никогда ничего не буду чувствовать. Только эту пустоту! – Она попыталась оттолкнуть его, – Как я могу что-то чувствовать? Я не могу горевать о тех, кого не помню! Не могу оплакивать их, потому что не знаю их. Не знаю! Как будто их не существовало вовсе! Как будто и не существовала прежде!
Макс не отпускал ее.
– Ты уже оплакала свою мать, когда она умерла. И ты существуешь. Вот ты. Со мной.
– Но тебя я тоже не помню. Когда я была... в лечебнице, я тешила себя надеждой, что увижу знакомых мне людей, знакомые вещи, и все вспомню. И вот я увидела. И что? Я по-прежнему... – Она смолкла, подыскивая нужные слова, но они пришли сами, одно за другим, вырвавшись наружу вместе с рыданиями. – Потерянная и одинокая.
Он притянул ее к себе и обнял.
– Ты не одинока, – сказал он твердо.
Она больше не отталкивала его. От его рук исходил покой и сила, и она плакала, спрятав лицо у него на груди.
– А вдруг доктор окажется прав? – пробормотала она. – Он сказал, что память ко мне не вернется. Вдруг я навсегда останусь такой?
– Что за доктор? – встревоженно спросил Макс, приподняв ей голову и заглядывая в лицо. – Какой еще доктор? Когда он сказал тебе такое?
– Когда я очнулась.
Темные глаза, смотревшие на нее, светились пониманием и сочувствием, они заглядывали в самую душу, и страхи, терзавшие ее, выплеснулись наружу.
– Он приходил осматривать меня. Я слышала, как он разговаривал с сестрами. Он сказал, что я «редкий случай», что на его памяти был только один похожий случай, и тот человек с-сошел с ума и... умер, – с ужасом прошептала она. – Макс... п-пожалуйста.., помоги мне. Я не хочу умирать.
Глаза его, как зеркало, отразили ту боль, что была в ее взгляде, она видела это даже сквозь едкую пелену слез. Он как будто понимал всю глубину захлестнувшего ее отчаяния, как будто знал, что это такое.
Словно не в силах терпеть такую муку, он прикрыл глаза и снова привлек ее к себе.
– Ты не сойдешь с ума и не умрешь, – просто сказал он. – Обещаю тебе, Мари.
В его словах была решимость. Она почувствовала ее так же отчетливо, как чувствовала выпуклые мускулы его рук и ровное биение его сердца. Она закрыла глаза, закинула руки ему на плечи и прижалась к нему, находя в его уверенности и силе свое спасение. Он гладил ее волосы, плечи, а она поливала слезами его черную рубаху.
Она все еще жалобно всхлипывала, однако ужас, порожденный той неведомой пустотой, грозившей навсегда поглотить ее, постепенно отступал. Быть может, рядом с этим незнакомцем, что держит ее так крепко и так добр к ней и который к тому же утверждает, что он ей муж, найдет она в себе силы выбраться из бездны беспамятства? Было что-то мягкое и покойное в том, как он гладил ее по спине, и Мари, спрятав лицо у него на груди, затихла.
А затихнув, очень скоро поняла, что поглаживания его стали другими.