Объявленный Армагеддон
Шрифт:
Пока дамы увлеченно щебетали о своем о женском, Парацельс нашептал тихонечко Зенону на ушко с полдюжины весьма скабрезных анекдотов земного происхождения. Некоторые байки были свежи, но большинство из них, особенно насчет мужей в шкафах и под кроватями, а также злых тещ, все-таки имели местные аналоги. Впрочем, данное наблюдение лишь подтверждало общепринятую теорию вселенской универсальности юмора. Иными словами, если огры Ультана истерически ржут над тем, что кто-нибудь неловко грохнется со сломанного стула или пукнет в самый неподходящий момент, значит, на Земле или еще где-нибудь в необъятном Межмирье обязательно отыщется любитель точно такого же сомнительного юмора с запашком. То же самое касается и мало кому понятного юмора и темных эльфов, и тяжеловатых
Наши герои настолько привыкли к царящему в помещении шуму, что пропустили момент, когда в зале, наступила абсолютная тишина, после которой сидящая за столиками толпа разразилась бурными рукоплесканиями и громкими радостными возгласами:
— Браво, Вильяр! Задай жару, Бронзо! Виват Вильяру Бронзо!
Обернувшись лицом к сцене, Зенон увидел в круге света высокого мужчину среднего возраста, бледного и худого. Поначалу Зенон принял его за вампира, но, приглядевшись получше, понял, что это никакой не вампир, а обыкновенный человек, изнуренный до крайности то ли какой неизлечимой хронической хворью, то ли добровольными или вынужденными постами. Имя этого человека он уже слышал, Со слов Кайлы, это был один из местных гениев от поэзии. Второго, вроде бы, Арчибальдом Веселухой кличут. Кажется, эти парни непримиримые враги и вечные соперники.
Пока наш герой мысленно анализировал явление народу местной знаменитости, в зале наступила полная тишина и Вильяр Бронзо, низко поклонившись уважаемой публике, возвел глаза к потолку и начал читать едва ли не навзрыд, по всей видимости, только что рожденные им стихотворные строфы:
Выпьем милая до дна!И забудем все, что было,Все, что ты мне не простила,Чей был грех, и чья вина. Пей, родная, пей вино!Все душевные волненья,Боли, ужасы, сомненьяПусть облегчит нам оно.Пей до дна, любовь моя!Воскресим былую радостьТайного порока сладость,Что когда-то предал я…… и далее в том же духе.
По мнению Зенона вирши были слащаво-претенциозными и откровенно слабыми, хотя основная масса посетителей заведения так не считала. По окончании довольно длинного лирического опуса, стихотворца наградили бурными аплодисментами и криками «браво!», несколько экзальтированных девиц «за тридцать», подбежав к сцене, буквально закидали Бронзо пышными букетами желтых и белых роз. Впрочем, всенародное признание его таланта оптимизма поэту не прибавило — он, как стоял неулыбчивый с потухшим взглядом профессионального страстотерпца, так и продолжал стоять, глядя на окружающих так, словно через минуту ему предстояло завершить очередной виток бесконечной спирали перерождений.
Неожиданно по залу пронесся громкий басистый вопль, затем впечатляющий поток нецензурной брани, предназначавшийся, по всей видимости, Вильяру Бронзо. Самыми безобидными из этого набора были: «безнадежный импотент», «замухрышка сопливая», «розовая размазня», «бабский прихвостень».
Появление нового действующего лица было воспринято публикой с не меньшим восторгом, нежели выступление предыдущего. Сидящие за столиками посетители захлопали в ладоши и дружно закричали:
— Молодец, Арчибальд! Даешь, Веселуха, за жизнь!
— Во-во, —
Извечный оппонент худосочного Бронзо оказался также человеком, на вид едва за сорок., роста хоть и невысокого, но телосложения весьма крепкого. К тому же, на Арчибальде Веселухе были не какие-нибудь банальные фрак и лакированные туфли, а сугубо народные шаровары косоворотка и лапти с онучами. Вдобавок его физиономию украшала окладистая бородища, коей мог бы позавидовать всякий, даже самый привередливый гном.
— Я тут… эта… парочку строк накалякал, — воспользовавшись тем, что гул толпы немного поутих, продолжал уже спокойнее поэт. — Хотел, было… того… на поэму замахнуться, но покаместь жизненного материалу не хватает. Ну, ничего, мы… эта… того… когда-нибудь… короче, выношу… так сказать… на суд праведный — ваш суд. — С этими словами Арчибальд Веселуха извлек из кармана своих шаровар сложенную вдвое тонкую ученическую тетрадь, смачно послюнявил пальцы и принялся листать, бормоча себе под нос негромко: — Не то, опять не то, это еще… того… сыровато. А, вот оно. Короче… это самое… «Притча о воробье, кобыле и коте», слушайте:
Зима лютует, ветер завывает в трубах,На крыше воробей — малютка птахЗамерз, стервец вот-вот даст дубаО жарком лете мнит в своих мечтах:«Мне б в лето на часок в копну пшеницыТам сытно и тепло, там благодать.Там под любым кустом для всякой птицыНайдется где поспать, что поклевать». А градус холода неумолимо понижалсяНасквозь промерз бедняга серый птах.Вдруг потерял сознанье и не удержалсяИ с крыши прямо на дорогу. Ох, и ах!Лежит, закрыв глаза, не шевелится,Не ропщет дерзко на судьбинушку свою.И снизошел Господь до малой птицыИ ниспослал спасенье воробью. Брела по той дороге лошадь-кляча,Тянула воз крестьянский не спехом,Хвостом взмахнула невзначай, и вот удачаНа воробьишку пал горячий ком.Не ком, а бездна божьей благодати:Тепло, как в бане, вкусных зерен клад.Согрелся воробей и расчирикался некстатиВот тут его соседский кот заметил — гад