Обязалово

Бирюк В.

И вот: эта тварь разгрызла твоё лицо и вылакивает твой мозг…

И десяти дней не прошло, как я увидел тебя первый раз. Такую… активную, уверенную, агрессивную. Знающую свою «мудрость мира». Безусловно уверенную в правоте своего дела.

Потом часы издевательств, насилия, утопления, боли… Старая чешуя, наборы привычных стереотипов, ценностей, «добра и зла» были содраны с твоей души. И душа выжила даже без этих внешних подпорок. Она только-только начала заново возрождаться. Уже в моих руках, под моим присмотром. С частицей моего времени, моего внимания, моей души. Ты могла бы стать…

бриллиантом в моей команде. Источником моих радостей, помощницей, одной из лучших среди моих «десяти тысяч всякой сволочи». Человеком, а не куском мяса на ножках. Как больно… Вот, только что держал в руках птенчика. Пушистого, чирикающего забавно, обещающего вырасти в красивую могучую птицу… Кусок слизи смердящей… Корм могильным червям…

Из ступора меня вывели голоса. И отблески факелов. Рычание собак, которых отгоняли от их добычи. Боль в челюстях, от усилия, с которым я сжимал зубы.

Уходить. Тихо, быстро. Иначе это всё бессмысленно. И её смерть…

Снова на ощупь спустился по лестнице. Дальше ход стал горизонтальным. Автоматически достал зажигалку и пошёл со светом. Автоматически отметил пару простеньких ловушек и ответвлений. Долго бился в выходную дверь. Пока не дошло — открывается внутрь. Дёрнул — и вывалился. В прохладу летней ночи. В свежесть ночного простора после затхлости подземелья… В руки моего Сухана.

Ивашко пытался ощупать меня на предмет ранений. А я… как бревно. Только скомандовал:

— Закрыть. Аккуратно. Торбу мою. Аккуратно. Домой быстро.

— А… Варька где?

— Домой.

Дальше — смутно. Кажется, Сухан нёс меня на руках. Ивашко тащил всё остальное, бухтел и попукивал. Как мы добрались до постоя… Помню, что уже перед двором на улице нас встретил Чарджи. И пошёл вперёд, потому что никакого сторожа на воротах не было. И правильно: показывать меня в таком состоянии рябиновским…

Помню Чимахая с корытом горячей воды. И руку Ноготка с чаркой:

— Осторожно. Это неразбавленный.

Чей-то восхищённый голос:

— Как он её… Будто вода.

Проснулся я поздно — солнце разбудило. Похлебал на поварне горяченького. И — ещё стакан. Не могу. Не могу остановиться, не могу сосредоточиться, видения наяву вижу.

Повелительный взгляд Евфросинии, сияющие глаза Варвары, узревшей Ангела Господнего в моём лице, чёрные глаза зверя над окровавленной пастью…

Аким сунулся:

— Ну что? Как ты?

— Я? Нормально. Завтра поговорим.

* * *

«Ночь прошла, ночь прошла. Снова хмурое утро…».

Утро — солнечное. А что я в нём — весь будто палками побитый, так это моя личная проблема. А не метеорологическое явление.

И вообще — привыкай, Ванюша. Судьба попаданца — хоронить близких. Ты выдёргиваешь человека из обычного полотна жизни. Ты заставляешь его жить по-новому. Ты используешь его, чтобы навязать этому миру свои… новизны. Превращаешь его в свой инструмент. Потому что только людьми меняют мир.

Чем сильнее сопротивление материи, чем сильнее и быстрее ты пытаешься её изменить, тем скорее твои инструменты… хрупнут в твоих

руках.

Я буду хоронить своих близких. Всю свою здешнюю жизнь. Пока сам не сверну шею. Я буду вкладывать в них своё время и свою душу, я буду их учить и наставлять, отдавать частицу себя. А они будут умирать.

Одних я сам пошлю на смерть. Другие умрут у меня на руках от полученных ран. Третьи сожгут себя, свои души, нервы, здоровье, исполняя дела мои. А я буду их закапывать. С частицей себя.

Варвара… это — очень хороший вариант. Молодая, здоровая, счастливая… Быстрая смерть. Мне бы так. А будут ещё долгие и мучительные. И будет так, что мне придётся самому убивать своих людей. Разуверившихся, изменивших, предавших меня и товарищей… Судьба такая… попаданская.

Вот, стоит город мой Всеволжск. В нем — монастырь святой Евфросинии. В монастыре — церковка. Беленькая, стройная, весёлая. Радостная. Варвары великомученицы. В память девчушки, чья жизнь на девять дней пересеклась с моей. И — пресеклась. Каждый день в той церкви новые девчушки молятся. Ещё не зная своих судеб, надеясь на лучшее, на счастье. Счастье… оно разное. «На кого бог пошлёт».

Не заглядывай слишком далеко вперёд. Не нужно быть пророком, чтобы понять — впереди всегда кладбище. А жизнь — всего лишь пляски на кладбищенской дороге.

Значит что? — Пляшем.

«На Святой Руси живём. Кто сказал, что маемся?! Пашем, пляшем и поём, Срок придёт — скончаемся».

Снова хлебаю постные щи в поварне — что-то мясное нынче не лезет в горло.

— Николай, ты на торгу был? Чего в городе говорят?

— Ну… много чего… ежели насчёт преподобной…

— Не мусоль. Суть давай.

— Значится так. Прошлой ночью, происками врага рода человеческого, упаси и защити нас господи, в Святую Параскеву проник бес в женском обличье. Дабы похитить святыни, преподобной Евфросинии даденные. Особо, понимаешь ли, злобный бес был — в освящённом монастыре явился! Однако же, по счастию для всех православных, преподобная Евфросиния бодрствовала во храме на ночной молитве и, силой, Господом ей данной, сразилась с сатанинским отродием. Велика сила Господня! И бес, посрамлённый бежал. Обессилив в битве с праведницей, не смог он отбиться от монастырских собак, кои и погрызли его насмерть. Да и то сказать, бес-то не сильно умён был, бабой обернулся, а косу себе приделать не сообразил. Так безволосым и попёрся. У них-то, в пекле-то, волосьев нет — жарко, сгорают.

Похоже, опознать Варвару инокини не смогли. Ошейник я с неё снял, крестик она взяла при переодевании покрасивее. А лицо её… Стоп. Картинку — не надо.

— Полночи в монастыре суета была. Преподобная же, после таких-то страстей, велела немедля отправляться. Вот, вчера утром, хоть и не ранним, караван полоцкий с города ушёл. А ещё на торгу про попадью Михайловскую говорят. Что она, де, бородатого младенца родила. С вот такими зубами!

— Спасибо, Николаша. Как у нас с княжьими торг идёт?