Обязалово
Шрифт:
Все выжидательно смотрят друг на друга. Я поворачиваюсь к кормщику:
— Не спи, дядя. Командуй. А то на место к ледоставу придём.
— Э-э-э… И-раз, и-два…
Гребцы ловят ритм, подстраиваются друг к другу, лодка, вильнув пару раз, выравнивается и разгоняется.
Мировой рекорд в академической гребле на распашной восьмёрке с рулевым — 22.2 км/час. Но это на дистанции в 2000 метров. И уж конечно не для грузовой плоскодонки.
На больших дистанциях типа Тур дю Лак Леман (больше 160 км) или Ла-Манша (больше 30 км) средняя скорость спортивной лодки — 0.5–1.5 км/час.
Так в народной песне так и сказано:
«Вниз да по речке Вниз да по Казанке Сизый селезень плывёт»Верх-то ему тяжеловато будет. Вспотеет бедненький. А тут ещё:
«Три деревни, два села, Восемь девок, один я».Не осилит, надорвётся. Восьмерых-то… Кстати, а как там наша? Прополоскалась уже?
Яков отвечает на мой вопрос молча: поднимает на руке мешок из воды, прислушивается к доносящимся оттуда звукам… И снова опускает.
— Не ещё.
Дайвинг продолжается.
Я перебираюсь на нос лодки, скидываю с себя всю одежду, включая косынку, и усаживаюсь лицом вперёд. Медитирую. Загораю. Редкий момент, когда я могу выровнять окраску, замаскировать свою «шкурку с искоркой».
Не смущать посторонних «короной» на интересном месте. Трифене я объяснил. Так это… теологически. А она уж и Елице, под большим секретом… Вся вотчина знает, шушукается, но… молчит.
Хорошо. Солнышко светит, ветерок поддувает. Тут, на середине реки, ни комаров, ни прочих… кровососущих. Сейчас окунусь и обсохну. И снова окунусь… Вот прямо так с лодки и бултыхнусь… Опа… А чего это там плавает? Большое, тёмное, длинное… подводная лодка? Где?! В «Святой Руси»?! Акула? Кашалот? Гигантский кальмар? В Верхнем Днепре?! Щука-мутант? Со щупальцами?!
— Эй! На корме! Лево руля! Живо!
Что-то скрипит по днищу, гребцы косятся через борт. Когда эта… хрень остаётся за кормой, кормщик, в ответ на мой испуганный взгляд, с чувством глубокого превосходства «мужа доброго» над «сопляком плешивым», объясняет:
— Топляк. Дерево где-то вывернуло в половодье, вот и несёт. Хорошо — ещё не встало. А то можно и днище пробить.
«Не купайтесь в незнакомых местах» — ОСВОД таки прав.
Глава 215
На корме начинается какая-то возня:
— Николашка! Да ты ослеп совсем! Ты куда суёшь-то?!
Девку уже вытащили. И из воды, и из мешка. Коллективные взаимоотношения возобновляются с прерванного такта.
— Куда надо — туда и сую. Тоже мне, деревенщина сиволапая учить будет. У бабы же тут две дырки. Так что я и вторую-то… целкость… У-ух… Эта-то поменьше. Плотнее будет.
— Дык… гля как она… Попортишь же бабёнку! Порвёшь же ж! Вона как её корёжит.
— Ни чё. Бабы… они терплячии. По первости — всегда так. А после… ни чё,
Аким вскидывает бородёнку: сейчас начнёт мозги вправлять. И натыкается на мой взгляд. Фыркает и отворачивается к борту. Чтобы ты не думал по поводу анального секса — это мои люди. И указывать им — только моё право. Хочешь сказать — скажи мне. Дуешься? — Тогда любуйся да помалкивай.
Кажется, только теперь до Варвары дошла специфичность её нынешнего состояния. Лица я не вижу, но в скулеже проскакивают уже не ругательные, а просительные, умоляющие интонации.
Как обычно: боль пугает человека. Но ужас вызывает новизна: боль, причиняемая каким-либо непривычным, противоестественным, невиданным способом. А ощущение рутинности, бесконечности действия — усиливает воздействие на душу.
Когда не знаешь какой ещё гадости ждать, как долго она продлиться… — особенно страшно.
Совсем другая музыка пошла, совсем не та, что звучала в её речах в усадьбе, полных глубокой убеждённости в своём абсолютном праве на истину в последней инстанции, в праве судить и казнить, когда она брата родного ругала да наложницу его за волосы таскала.
Была госпожа боярышня. В своём исконном, прирождённом, христом-богом подтверждённом… праве. Стала — «мясо на ножках». А всего-то — и 12 часов не прошло.
Очень многие сочинители совершенно не учитывают фактор времени. Посылают своих героев в самые чрезвычайные ситуации, и делают вид, что у них тот самый «казак лихой» — «каким ты был — таким остался». А в реале… Всё зависит от силы и формы воздействия.
От боли человек умирает за секунды — болевой шок. Седеет — за минуты. За десятки минут — сходит с ума, теряет память, способность управлять конечностями или кишечником. Меняется психологически.
Опыт ленинградских блокадников показал, что полная голодовка продолжительностью в 72 часа оставляет в психике необратимые изменения. Навсегда.
Энтропия и здесь торжествует: уморить человека или свести с ума легче, чем добиться наперёд заданного результата.
Мы тащим Варвару в Смоленск. Это — глупость, но у меня нет выбора. Там у неё знакомцы, монахини, у которых она жила, другие послушницы. Нужно сделать так, чтобы они её не узнали. И чтобы она не обратилась к ним за помощью.
Просто утопить? — Нехорошо. Сунуть по прибытию в поруб на цепь? — Так я ещё не знаю — где мы вообще встанем. И на чужом дворе… в поруб… секретность не обеспечивается.
На корме снова шевеление. Отыгравший своё Николай отправляется на скамейку запасных, в смысле — гребунов. А Сухан повторяет уже знакомый трюк: прополаскивание девушки в мешке за бортом лодки. Поймав его взгляд, одними губами произношу:
— Дао.
Ну вот, это надолго. Пускай аборигены приобщаться к сокровищнице мировой культуры на наглядном примере. Надо же мне хоть какой-то прогресс прогрессировать. Да и уважения ко мне и моим людям прибавится. Ахать и завидовать будут все. Потом каждый попытается повторить. Обезьянья наследственность постоянно бьёт хомосапиенсов по голове. Замордуют девку до смерти… Хотя… почему «замордуют»? Это ж не «морда»?