Обычная история
Шрифт:
– Очень рад, Александра, наконец, с тобой познакомиться. Твоя мама очень много о тебе рассказывала, – косится за спину.
Сашка неожиданно смущается. Вырывает ладошку из цепких пальцев Валеева, оббегает его и скрывается в Катиных крепких объятиях. А ведь я реально сам себя убедил, что Ника сможет заменить Кэт. Теперь оглядываюсь на себя того и недоумеваю, каким местом вообще я думал?
Мазнув взглядом по Валееву, обхожу его по дуге, желая увидеть бывшую жену и, может быть, найти ответ на возникшие в голове вопросы. На худой конец, еще раз перед ней извиниться, потому что я не могу больше так. Чувствую себя куском дерьма. За что ни берусь,
Все остальное, что случилось потом – лишь следствие того осознания.
Мог ли я десять лет ждать свою женщину из колонии? Знаю, сейчас в это трудно поверить, но да. Чего я не смог – так это простить ей то, что с таким звоном загремел с пьедестала, на который Катя меня воздвигла. Она же на меня как на бога смотрела, а я не только показал Кэт, что ничто человеческое мне не чуждо, но и продемонстрировал ей настолько неприглядные стороны своей личности, что тупо не смог этого вынести. С одной стороны. С другой – простить себя за слабость, которой она стала свидетелем.
Знаете, как страшно осознавать, прожив большую часть жизни, что ты совершенно себя не знаешь? Что ты, может, и не человек вовсе… А так… Трусливое животное. Но если животное действует на инстинктах, спасаясь от опасности, то я вполне понимал, что делаю. И даже находил этому сто тысяч оправданий. Начиная с того, что Сашке со мной будет лучше, заканчивая вопросами карьеры и перспектив, которые у Кати, в отличие от меня, никак не упирались в судимость. О чертовой дури я думать забыл! Впрочем, какая разница, если я ничего не стал менять, когда всплыл этот факт? Ведь мог же…
– Привет. Пригласишь на чай? Я весь вымок за полсекунды, что отстегивал Сашкин ремень, там такая дождина! – за каким-то хером опять широко улыбаюсь. Понимает ли она, что я прячусь за этими улыбками? Скрываю то, что давно уже ясно – от меня прежнего, дерзкого хозяина жизни, ни хрена вообще не осталось.
– Да, мам! Давай папу пригласим? Мы как раз пирожные купили!
– Макаронс? – улыбается Кэт.
– И трубочки с кремом.
– Ну, раз трубочки, то конечно.
Чужой город. Чужая кухня. И моя, как ни крути, моя женщина.
– Катя… – начинаю и глохну, как-то враз разуверившись, что она готова меня выслушать.
– Говори. Я под такой лошадиной дозой лекарств, что вряд ли снова пойду топиться, – усмехается с кривой ухмылкой, как всегда легко проникая мне в голову.
– Снова? – вскидываю взгляд.
– Забей, – отмахивается, поморщившись. – Говори, что хотел, и вали.
– Я хотел извиниться. Еще раз. За все.
– От души, – добавляет, криво улыбаясь.
– Что? – туплю.
– Да ничего. Это прикол такой. Не бери в голову.
– После всего мне казалось, я уже вряд ли сделаю тебе хуже. Ника… она, понимаешь…
– Подняла со дна твою рухнувшую самооценку. Понимаю, да.
Кэт всегда была сообразительной девочкой. И этим меня
– И как? Удалось?
Подвиснув, я упустил нить разговора.
– Что, прости?
– Ей удалось поднять?
Сглотнув, качаю головой из стороны в сторону. Кэт отводит глаза.
– За что боролся, на то и напоролся, да, Витя?
– Прости меня.
– Сам себя прости. И эту свою…
– А эту за что?
– За то, что влезла. Или ты думаешь, она не знала, что делает?
– Мы потеряли ребенка, – сообщаю, шумно сглотнув. Зачем? Ну, уж точно не для того, чтобы Кэт меня пожалела. Она еще та стервоза. Ждать от нее эмпатии не стоит. Точно не в этой ситуации, да… Так зачем? Может, чтобы вывести ее хоть на какие-то эмоции? Ну, никаких же сил нет смотреть в ее неживые, как у заводной куклы, глаза.
– Мне неинтересно. Саш, куда ты запропастилась? Чай уже давно остыл. А тебе, Вить, пора. Провожать не буду.
А на что я, собственно, рассчитывал? На то, что она простит? Нет. Я же знаю Кэт. Что я сам себя прощу, следуя ее завету? Ха. Четыре раза. Что рядом с ней хоть на миг разожмет пальцы тоска, стискивающая мое сердце? Если так, то мой оптимизм закономерно не оправдал себя.
Дорога домой отнимает преступно мало времени. Выхожу из машины, и только тогда понимаю, что приехал, по старому адресу! В этом определенно есть какая-то насмешка судьбы. Раньше я отсюда бежал. Все казалось, что даже стены смотрят на меня с укором. А теперь укор в глазах Ники. Словно есть какая-то моя вина в том, что ее беременность замерла. Либо, что хуже, Сашка… Ведь по одной из версий, объясняющих случившееся, во всем могла быть виновата перенесённая Никой ветрянка, которая, как оказалось, протекала у нее в такой легкой форме, что мы того не заметили, хотя у беременных обычно все происходит как раз таки наоборот.
– Виктор Валентинович? А вы никак к Катеньке в гости?
– А? Нет. Проезжал мимо. Мы здесь больше не живем.
– Вы, может, и не живете, – хмыкает соседка, обходя меня по дуге. Я дергаюсь было спросить, что значит это язвительное замечание, но дверь в подъезд захлопывается перед носом раньше, чем я успеваю подобрать слова. И опять это ощущение гадливости в обращенном ко мне взгляде, от которого сводит зубы.
Возвращаюсь в машину. Сердце отчаянно бухает о ребра. Могла ли Катя выкупить нашу квартиру? А если так… Что это значит? Может, у нас все-таки есть шанс? Теперь, когда она свободна, когда я… Может, не поздно попытаться все вернуть?
В кармане пиликает телефон. Растираю переносицу:
– Да, мам. Что-то случилось?
– Это я у тебя хотела спросить, Виктор. Что такого случилось, что Ника после всего пережитого сидит дома одна, тогда как ты поехал к этой… этой…
– Тогда как я посмел отвезти дочь к ее матери?
– Не перекручивай!
– А ты не ори на меня. Мне не пять лет. Мы с Никой как-нибудь сами разберемся в происходящем.
– С чем тут разбираться? Ей твоя поддержка нужна!
– И я ее даю. Но это не означает, что я стану сидеть у ее юбки, как, впрочем, и у твоей. Все, пока, мам. Некогда мне, я за рулем.