Обжегшись однажды

Фрост Джанин

— Ты жил тут, когда был принцем?

Он выдавил мне краткую, измученную улыбку.

— Не долго. Я был воеводой, тратя свое время на сохранение падшей Валахии от своих врагов. Это оставляло слишком мало времени на отдых в замке.

Затем он пошел к башне, перепрыгивая через наполовину рухнувшую стену и протягивая мне руку.

Я посмотрела на него, проигнорировав его руку и перепрыгивая через стену с той же легкостью, что и он.

— Я бывшая гимнастка, помнишь?

Еще одна насмешливая улыбка.

— Да, но не потому, что ты мне это сказала. Ты никогда не говорила о том, чем занималась

до аварии.

Двинувшись вправо и идя сквозь полуразрушенный двор, я задумалась. Ранее, он предложил мне ответ на любой мой вопрос, и я его спросила. Слишком поздно до меня дошло, что его предложение было с подвохом. Но если я и была бы готова спрашивать, я могла бы и не получить ответа, так что теперь была моя очередь.

— В детстве я была очень хорошей гимнасткой, — он уже исчез с поля моего зрения, но казалось, что он все равно слышал меня прекрасно. — Настолько хорошей, что когда мне было тринадцать, у меня появился шанс побороться за место в олимпийской сборной. Только возникла проблема, в это же время моего отца перенаправили на службу в Германию. Он мог жить там без нас в течение одного года, или же взять нас с собой и служить там три года. Если бы мы пошли, я потеряла бы своего тренера, учебный центр…и путевку в самую лучшую команду.

Мы шли по периметру башни. Знаки вокруг гласили на румынском и английском языках, что внутри была "настоящая" история Влада Дракулы, в комплекте с портретом, совсем не похожим на человека, стоящего рядом со мной. Влад прошел к задней части башни, подзывая меня следовать за ним.

Я засунула руки в пальто. Даже сквозь перчатки холод кусался. Влад опустился на колени у подножия башни, раздвигая пальцами выцветшие кирпичи.

— Меч Шилагая врезался здесь, когда он попытался отрубить мне голову, — сказал он, указывая на трещины, которые я не заметила, пока он по ним не постучал. Затем он поднялся, развернулся и сделал шесть больших шагов в обратном направлении.

— И вот где я его похоронил, — он начал расчищать снег. Я собиралась уже спросить его, почему он не принес с собой лопату, как он просунул руки в землю с такой силой, что земля содрогнулась.

Да, лопата была бы здесь излишней.

Я наблюдала за тем, как он раскапывал ее с чувством облегчения, а когда остановился, спросил: — И что было потом? — таким тоном, что я не посмела бы не ответить.

Мое фырканье испустило белый пар.

— Ты хочешь одновременно покопаться в прошлом и метафорически, и физически?

Когда он взглянул на меня, сквозь пелену из волос, его глаза засветились зеленым.

— Такой уж я многофункциональный.

Я ответила ему, не потому что он предложил рассказать мне все. А потому, что столкнувшись со мной, он не уклонялся от своих темных грехов, так как могла я отказываться говорить о своих?

— Я просила его уехать на один год без нас, или же позволить мне остаться жить с тетей Брендой, чтобы я могла по-прежнему участвовать в соревновании. Попасть в их лигу было всем, о чем я могла только думать, и я была жутко зла на то, что отец позволил своей работе все испортить. — Я сделала горький вздох от того, как же я была глупа. — Моя мать отказалась от обоих вариантов, сказав, что нет ничего важнее целостности семьи. Вот тогда я и рассказала ей, что нашла за неделю

до этого, пока рылась в шкафчике для обуви, это была записка моему отцу.

Влад выкопал уже более трех футов груды земли, которую он отбрасывал в сторону, образовывая темное пятно на снегу. Как только я закончила говорить, он остановился, а его взгляд обратился ко мне, подстрекая меня продолжить.

— Для такого умного человека, было слишком глупо прятать в низу своего вещь-мешка письмо от женщины, с которой он спал, — продолжила я. — Я рассказала матери об обмане отца — не потому что я думала, что она имела право это знать, а потому что хотела отомстить за мою разрушенную мечту о Олимпиаде, и за ее отказ оставить меня у тети. Вот какая я. Паталогически эгоистичная сучка.

Влад не возобновил своих раскопок, но он все еще стоял на коленях в снегу, смотря на меня с самым странным выражением лица. Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять, что оно означало. Симпатию. Неудивительно, что я поначалу не узнала ее. Я никогда не видела раньше на нем подобных эмоций.

Из меня вырвался сдавленный смех.

— Тебе нравится то, как все жалко закончилось?

— Ты была избалованным ребенком, сделавшим жестокий поступок. Ты заслужила, чтобы тебя побили и закрыли в твоей комнате, но ты не заслуживала того, чтобы потерять все.

Я вытерла внезапно образовавшуюся влагу у своих глаз.

— Да? Я хотела остаться с тетей и получила желаемое. Моя мама, сестра и я переехали к тете Бренде, потому что мать сказала отцу ехать без нас в Германию, пока она будет думать, что ей делать дальше. Через месяц торнадо снес кучу деревьев в нашем районе. Затем я услышала, плачь собаки во дворе. Это было так странно, собака просто сидела там посреди веток деревьев. Я не видела сбитую линию. Я пошла к ней, прочищая себе путь… и следующее, что я помню, я оказалась в больнице. — Из меня вышел суровый вздох. — Врачи сказали, что мне повезло, что удар откинул меня через двор. В противном случае, я бы сгорела дотла, держась за линию электропередач. Но, никто не мог объяснить, почему умерла моя мать от оставшегося во мне напряжения, попытавшись помочь мне, когда тоже напряжение не убило меня.

— Почему? — губы Влада сжались, его выражение симпатии исчезло. — Некоторые вещи просто происходят, Лейла. Ты выжила. Она нет. Желать знать, почему так — бесполезно.

После всего того, что я пережила, я знала, это было именно так. Но, тем не менее, я винила себя в смерти своей матери, не говоря уже о моей вине, что я разрушила свою семью.

Влад снова начала копать. Либо его терпение было на исходе, либо земля ниже не была столь замерзшей, поскольку его процесс стал продвигаться намного быстрее.

— И снова ты не права. Неверность твоего отца разрушила вашу семью. Ты была лишь посланником.

Я никогда не говорила никому о другой части всего этого, и после двух попыток, я все же заставила свое плотно сжатое горло выговорить следующие слова.

— Он хотел все исправить. Он изменил моей матери, но он все еще любил ее, а когда она умерла… часть его обвиняла меня настолько, что он стал меня избегать. Он никогда не говорил этого, но прикоснувшись к нему, я увидела все. — Мой голос надорвался. — Это было его самым страшным грехом.