Обжигающий лёд
Шрифт:
Нет, он явно над ней издевался. И присутствие прессы его нисколько не смущало.
— Побереги для кого-нибудь другого, — небрежно отмахнулась девушка, собираясь уже уйти. — Прости, мне пора.
Последнее слово осталось за ней. Маша была невероятно этому рада, так как его нахальное поведение стало выводить ее из себя.
Рано радовалась. На ее смартфон очень скоро пришло сообщение:
«Побежала сравнивать мой поцелуй с Переверзевским?»
«А хоть бы и так!» — ответила она, гадая, откуда же у Смелякова появились адрес ее электронной почты и номер телефона. Уж не привлечь ли кого-то к ответственности за распространение персональных данных?
«Мой лучше будет», — не унимался Смеляков.
«Ты уже и сравнить успел. Лично
«Нет, его подружка просветила».
Подружка просветила. Ну и фиг с ними. Почему ее должно это волновать? Маша перечитала переписку и задумалась. Подружка просветила… И тут же рассмеялась. Над собой и ситуацией. Смеляков, Смеляков. На ревность ее что ли подбивал? Хотел, чтобы она побесилась. Из-за чего? Из-за Сергея или из-за него самого? Так ей абсолютно все равно было до обоих. Переверзев вообще ею никогда не воспринимался иначе, как коллега или старший брат. А сам Смеляков за последнее время настолько беспардонно нарушал ее личное пространство, что видеть его было самой настоящей пыткой. Какая уж тут ревность.
Глава 10. Слово отца
Глава 10. Слово отца
— Ярик, что ты творишь, мать твою? — кричал Смеляков-старший в своем кабинете, но сыну, казалось, было абсолютно все равно. Он с напускным спокойствием сидел за столом, сцепив перед собой руки в замок, хотя при этом не сводил взгляда с выбранной им точки. Сосредоточенный, на при этом до раздражения спокойный. — Что это?
Он бросил сыну на стол распечатки из найденных им статей, где уже одни только фотографии с официального мероприятия красноречиво сами за себя говорили. А уж прибавить к этому горячей сенсации журналистам было проще простого, что они и сделали. Одна статья «желтее» другой.
— Что с тобой происходит, — продолжал взывать к сыну Смеляков-старший. — Ты хоть понимаешь, что собственными руками гробишь свою карьеру? Все эти скандалы, на которые ты так откровенно нарываешься… Да и девочку эту зачем-то втягиваешь. Зачем? Она же тебя разве что прямым текстом не посылает по известному адресу… Что ты молчишь? Скажи мне хоть что-то вразумительное, чтобы я мог понять хоть одну причину происходящего, потому что я, черт тебя побери, ничего не понимаю.
Ярослав искоса взглянул на распечатки и тут же потерял к ним всякий интерес. Конечно, он предполагал, что все будет именно так. Прошлый их поцелуй вызвал долгую волну обсуждений. Но на фоне разнесенных слухов о романе Маши с Переверзевым и появлении у него самого подруги этот поцелуй выглядел по-настоящему грязной сенсацией. Он прекрасно понимал последствия своих действий, но что сделано, то сделано. Возможно, ему стоило извиниться перед девчонкой. Возможно, даже дать опровержение всему написанному. Но, черт возьми, что с ним творилось в ее присутствии, он и сам понять не мог. Просто сносило крышу, хотелось позлить ее и не отпускать от себя одновременно. Вот только касалось это, прежде всего, его самого.
— Не считаешь, что для нравоучений ты опоздал лет эдак на десять? — в дерзко поднятой голове был нескрываемый вызов. Вызов тому, кто все причинил когда-то сильную боль, так и не утихшую со временем. Ярослав говорил тихо, но каждое его слово было пропитано горьким ядом обиды.
Отец виновато потупил взгляд и отвернулся, чтобы скрыть от сына собственные переживания. Слова жалили очень метко, били по незажившей ране, остро напоминая собственную вину и беспомощность в налаживании отношений с сыном. У Ярослава был его характер. Сильный, прямолинейный, бескомпромиссный. Только упрямства больше.
— Думаешь, мне не больно? — горестно ответил отец, так и не обернувшись. — Да, я знаю, что виноват, знаю, что поступил очень некрасиво по отношению к вам и матери. Но когда-нибудь, надеюсь, ты меня сумеешь понять. Не все в этой жизни идет так, как планируется. Иногда думаешь, что все делается правильно.
— А мама? — зло выкрикнул Ярослав, не в силах выслушивать больше эту исповедь. — Ее ведь ты тоже любил когда-то. А потом просто забыл… Променял на другую.
— Мы с твоей мамой обо всем поговорили, сын. Давно уже. И все выяснили.
Александр Смеляков беспокойно шагал по кабинету, нервно сжимая руки в кулаки, потом и вовсе остановился, тряхнул головой и запустил руки в волосы. Он и сам не думал, что разговор о поведении сына вдруг примет такой оборот. Планировал взять вместо руководства клуба взять на себя непростой разговор, достучаться до парня, чтобы пресечь саморазрушение. Скамейка запасных ненадолго охладила его пыл. Но куб больше не станет ограничиваться таким дисциплинарным наказанием. В конце концов, чтобы досрочно расторгнуть контракт, юристам не потребуется большой хитрости. А ведь Ярослав уже считался на хорошем счету у команды, даже в сборную сумел попасть. За свои заслуги, между прочим, Александр на таком взрослом уровне никакого веса не имел. Но у обоих слишком наболело, чтобы продолжать замалчивать и дальше, и теперь, едва только они попытались вести хоть какой-то диалог, наболевшее прорвалось сквозь пелену обид и гордости.
— Я причинил ей боль, но оставшись, ранил бы еще больше своим равнодушием. Не вини Лену, она не разрушала семью, все началось намного раньше.
— Ты просто пытаешься выгородить ее в моих глазах, — покачал головой Яр, избегая смотреть в глаза отцу.
— Как ни прискорбно мне это говорить, но брак с твоей матерью был ошибкой. Мы совершенно разные. Не знаю, как нас угораздило сойтись. То, что у нас появились вы с Алиной, было большой радостью, но счастья нам не принесло. Я потерял последние ниточки связи с Ниной. Постоянно пропадал на работе, чтобы у вас был достаток, а она сидела дома с вами. Я даже уговорил ее не выходить а работу, пока Алинке не исполнится шесть лет. Я столько отнял у Нины, и она нашла главное призвание и утешение в вас. Вы заменили ей весь мир, всю любовь. Я стал лишь гостем в доме. Ты этого не помнишь, но я уже уходил в никуда. Возвращался только потому, что нужен был вам. Знал, что Нине тяжело с вами, и возвращался.
— Уволь меня от своих исповедей. Слушать тошно. Тебе стало легче? — Ярослав вскочил на ноги, тяжело оперся руками о край стола и наклонился к отцу. — Стало? А ты хоть видел, во что превратил жизнь матери? Она ночи напролет плакала в подушку, скрывала от нас как могла слезы, но я-то видел утром ее опухшие красные глаза. Она постарела лет на десять за год. Ты посмотри на ее фотографии в молодости, вспомни ее! И сейчас! Это же два совершенно разных человека. Ты, это ты сделал ее такой. И после всего этого ты еще пытаешься учить меня, как надо жить. Если это все, о чем ты хотел поговорить со мной, тогда на этом стоит закончить. Жалеть тебя не стану, останусь при своем.
Яр с грохотом отодвинул от себя стул и тяжелым шагом направился к выходу, не желая больше ничего слушать. Хватит с него. Со своей жизнью разберется как-нибудь сам, но лезть в нее не позволит.
— Ярослав, — окликнул его отец, понимая, что беседа их закончена, так и не начавшись толком. — Оставь в покое эту девочку. Не порть себе карьеру. Ты компрометируешь сейчас и ее, и себя. Загубишь ей будущее — ее отец не спустит тебе этого, и плевать ему будет на твои таланты и статусность — спишут ото всюду, в жизни нигде больше не устроишься.