Оцеола, вождь семинолов
Шрифт:
Прыгун, Облако, Коа-хаджо, Абрам, Арпиуки и Карлик-Пошалла — все были ошеломлены. Оцеола, которого они облекли полным доверием, смелый инициатор и вдохновитель сопротивления, непримиримый враг всех тех, кто до сих пор ратовал за переселение, истинный патриот, в которого все так верили, на которого все возлагали надежды, — теперь собирался уйти от них, покинуть их в последнюю, решающую минуту, когда его предательство окажется роковым для их общего дела!
— Он продался за деньги! — послышались голоса. — Его патриотизм — притворство!.. Его борьба, его сопротивление — обман!.. Он подкуплен агентом, он все время действует по его указке!.. Негодяй!..
Так бормотали вожди, бросая на Оцеолу яростные взгляды. Я и сам не знал, что подумать об отступничестве Оцеолы. Он объявил свое решение подписать договор — что могло быть яснее?
Молодой вождь, по-видимому, был готов подтвердить делом свое слово и только ждал знака агента, для которого заявление Оцеолы было, очевидно, столь же неожиданным, как и для всех остальных. Любому, кто взглянул бы в этот момент на лицо агента, сразу стало бы ясно, что он совершенно непричастен к тому, что произошло. Он явно был так же ошеломлен заявлением Оцеолы, как и все остальные, а может быть, даже еще больше. Он так растерялся, что не сразу смог прийти в себя и обрести дар речи. Наконец он промямлил:
— Отлично, Оцеола! Подойдите сюда и подпишите.
Теперь Томпсон изменил свой тон — он говорил елейно и вкрадчиво. Он рисовал себе радужную картину: Оцеола подпишет и, таким образом, даст согласие на переселение. Дело, которое поручено ему, Томпсону, правительством, будет выполнено с блеском, и это значительно укрепит его положение в дипломатических кругах. «Старый Хикори» будет доволен! А что дальше? Дальше последует не скромное назначение во Флориду, к жалкому племени индейцев, а дипломатическая миссия в каком-нибудь крупном, цивилизованном государстве. Может статься, он будет назначен послом — например, в Испанию…
Ах, генерал Уайли Томпсон, твои воздушные замки мгновенно развеялись, как дым! Они рухнули так же внезапно, как возникли, — рухнули, как шаткие карточные домики.
Оцеола подошел к столу и нагнулся над документом, как бы для того, чтобы лучше разобрать слова. Он пробежал глазами подписи, словно отыскивая чье-то имя.
Наконец он нашел его и прочел вслух: «Чарльз Оматла!» Затем он выпрямился и, пристально взглянув на агента, иронически спросил, все ли еще агент желает, чтобы он, Оцеола, подписал договор.
— Вы дали обещание, Оцеола!
— Тогда я сдержу свое обещание!
При этих словах он вытащил свой большой испанский нож и, высоко подняв его над головой, воткнул в пергамент с такой силой, что лезвие глубоко вонзилось в дерево стола.
— Вот моя подпись! — воскликнул он, извлекая нож. — Ты видишь, Оматла, я пронзил твое имя. Берегись, изменник! Откажись от своих слов, или это лезвие так же пронзит и твое сердце!
— А, так вот что он задумал! — завопил агент, поднимаясь с места и весь дрожа от ярости. — Хорошо! Я был готов к этой наглости, к этому надругательству над законом. Генерал Клинч, я обращаюсь к вам и вашим солдатам! Немедленно схватите его и арестуйте!
Эта отрывистая речь долетела до меня среди невообразимого шума, который поднялся кругом. Клинч быстро сказал несколько слов стоящему рядом офицеру. Я видел, как полдюжины солдат вышли из рядов, кинулись на Оцеолу и окружили его.
Оцеола сдался не сразу. Несколько солдат в синих мундирах были опрокинуты на землю, и ружья
Это была развязка неожиданная и для белых и для индейцев, совершенно неоправданный акт насилия. Это был не суд, где судья имел право арестовать виновного за неуважение к власти. Это был совет, и даже оскорбительное поведение отдельного лица не могло караться без согласия обеих сторон. Генерал Томпсон превысил свои полномочия, он деспотически и незаконно воспользовался своей властью.
Трудно описать сцену, которая последовала за этим, — возникло невероятное смятение. Воздух огласили громкие крики солдат и женщин, плач и визг детей, боевой клич индейских воинов — все слилось в один общий гул. Никто не попытался освободить Оцеолу — это было невозможно при наличии стольких солдат и стольких предателей. Но вожди-патриоты, поспешно удаляясь, издали свой дикий клич: «Ио-хо-эхи!» — призывный военный клич семинолов, который предвещал расплату и месть. Солдаты потащили Оцеолу в форт.
— Тиран! — воскликнул он, устремив на агента сверкающий взор. — Ты одержал победу, поступив вероломно. Но не думай, что это конец! Ты можешь швырнуть Оцеолу в тюрьму, даже повесить его, если хочешь, но не надейся, что его дух умрет! Нет, он будет жить и взывать к мести! Его голос звучит уже сейчас! Ты слышишь эти звуки? Знаешь ли ты боевой клич Красных Палок? Запомни его получше! Не последний раз он звучит в твоих ушах! Слушай его, тиран! Это твой похоронный звон!
Таковы были угрозы молодого вождя, пока его уводили в форт. Когда я шел за толпой, кто-то дотронулся до моего плеча. Это была Хадж-Ева.
— Сегодня вечером у ви-ва, [58] — шепнула она. — На воде будут тени… несколько теней. Может быть… деревья расступились. Мы увидели возделанные поля, засеянные безумная королева уже исчезла.
Глава XL. Забияка Галлахер
Пленника заключили в крепкий каземат без окон. Доступ к нему получить было легко, особенно офицеру. Я собирался навестить его, но по некоторым причинам решил не делать этого днем. Мне хотелось увидеться с ним, но, по возможности, тайно, и я решил подождать наступления ночи.
58
Ви-ва— источник, пруд или вода. (Примеч. автора.)
У меня были и другие причины: я стремился закончить свое дело с Аренсом Ринггольдом. Я не мог сообразить, как мне действовать. Противоречивые чувства боролись во мне, мешались в каком-то хаосе: ненависть к заговорщикам, возмущение несправедливостью агента к Оцеоле, любовь к Маюми — полная нежности и доверия и в то же время полная сомнений и ревности. Как мог я ясно мыслить в таком смятении чувств?
Одно чувство преобладало над всеми остальными — гнев на того негодяя, который собирался отнять у меня жизнь в тот момент, когда страстная любовь пылала в моей груди. Такое бессердечие, такая беспричинная смертельная ненависть ко мне со стороны Ринггольда наполнили меня острой жаждой мести, и я решился во что бы то ни стало наказать его.