Очаги ярости
Шрифт:
А между прочим, добрая половина коллекции артефактов оказалась ещё и подпорченной. Не включалась, хоть как поворачивай. Скверный симптом. Может, дело в контакте предметов с человеческой кровью?
Вот предмет, что подобен по форме песочным часам. Он бы должен светиться (в Свободном Содоме такое светится). А вот этот зелёный цилиндр со сквозным отверстием должен при каждом прикосновении выдвигать из себя квадратную лапку. А серебристый цилиндр должен бы тихо петь.
— Не работает, — на всякий случай привлёк внимание Бинга.
— Ага. Не боись, это не ты поломал. Это давно.
— Что не действует, то здесь давно, а что действует, то недавно?
—
А ещё ты живёшь в дармоедской Башне. Это более верный признак, чем какое-то там мышление. Долго ли надо учиться на ксеноархеолога, чтоб догадаться, что эти учёные странные люди; они могут хранить и предметы, не нужные никому. Из одних лишь соображений культурной ценности.
Рядом две пары серых узорчатых чаш; на одной паре чаш загораются огненные зигзаге, на другой все зигзаги столь же печально серы. Первой из них в скорости здесь не будет, а вторая останется — просто как добрая память.
А вон те шесть унылых предметов на нижней полке — одинаковых продолговатых параллелепипедов цвета стали — надо думать, уже не в кондиции все. Ни на одном ничего не засветится, не замерцает… Стоп! Да эти штуковины не из Сида. Ксенокультура, но только другая: культура Кин. Материалы, определённо, оттуда.
— Кстати, Бинг, а вот эти шесть штук почему-то без номера! Или я не заметил?
— Да нет, не боись, так и есть. И они так всегда лежали. Так и надо, наверное.
Бинг позволил одну из штуковин без номера сдвинуть с места, поднять, повертеть в руках. Там с торцов обнаружилась пара крепёжных скоб с гнёздами под болты, а на одной из широких граней — инкрустация серебром: Дерево Сефирот. Ну ничего себе: то и другое — явно терранский нахлёст поверх кинской аутентичной основы.
— Надо думать, они не учтены в каталоге?
— Раз без номера, то, надо думать, не учтены.
— Почему?
— Вот об этом меня не спрашивай. Но ты к ним присмотрись, они все немного другие…
Бинг молодец. Угадал, в чём причина, просто не знал, как сказать. Эти «другие» — продукты не сидской культуры, да и найдены были, поди, не на здешней планете. Привезли их сюда уже в земной обработке. Потому и без номера, что бессмысленно для археологов заносить их в свой каталог. Ведь видать и профану с невооружённым глазом, как они инородны среди артефактов Сида.
Почему здесь лежат? Верно, некуда положить.
Часть 2. И снова всё о том же
Прокрастинаций чудных опыт
Нам снова помогает жить,
Но зомби норовят притопать
И сгнить
Глава 4. Некогда поразмыслить
(чуть пораньше со входом в сейчас;
потоком несёт Беньямина Родригеса, начальника Службы безопасности колонии, Новый Бабилон)
1
Крупная волна зомбаков, захвативших постройки около Дальней шахты, впечатлила Бенито. И, конечно же, сделалась для него чем-то вроде последней капли, побудившей вплотную заняться расследованием и припахать подчинённых. Это, в общем-то, правда, и он не кривил душой, поясняя своё решение Гильденстерну. Правда, но только не вся.
Зомби на Эр-Мангали — тема давняя и болезненная. Сколько людей обещали её закрыть за прошедшую дюжину лет! Медики, следователи, самого разного
Впрочем, его пример вряд ли кто лучше изложит, чем сам Гонсалес.
Ну а Бенито к чему рисковать положением, вписываясь в долгую очередь из неудачников? Из-за того, что его как-то раз впечатлило что-то такое, что раньше ни разу не впечатляло? Да уж, смешно самому. Вежливый Кай — он бы тоже в лицо рассмеялся, если бы не был так занят чем-то другим.
Ибо ясно, как день: чтобы подвигнуть себя и всю службу на это расследование, повода всё-таки мало. Коли начальник не дурень, то нужна и причина, причём достаточная.
Есть ли причина? Ну да. Не сказать, чтобы очень секретная. Просто Бенито пока что собрался её приберечь, не светить перед Гильденстерном. Чтоб, не дай Космос, не предопределить ход его мысли.
2
Если же помнить об этой важнейшей причине, надо признать: зомби на Дальней шахте не исходный пункт мысли Родригеса. Их явление — жирная клякса, что судьбою поставлена на то самое место, куда раньше Бенито приткнул аккуратную точку.
Началось дело вот с чего… Да, с Лошадины и началось. Выясняя повадки твари, Бенито сидел в трактире, сам травил какие-то байки, слушал, что люди расскажут. И попутно, по давней привычке, вербовал информаторов. Ну а что? Глупо было бы ограничиться темой одной Лошадины. Ведь Лошадину он в ту пору рассчитывал победить (кстати, не просчитался), отчего бы не сделать какой-то задел и на будущее…
Главным заделом вышел Папаша Гиб — совладелец пивной и бессменный бармен по совместительству, настоящая звезда здешних мест в плане общения. Взять такого в осведомители — шаг, без сомнения, слишком явный, просчитываемый на раз, уязвимый для внешнего взгляда. Но, с другой стороны, завидное положение Гиба на пересечении чуть ли не всех коммуникативных путей Дальней шахты делало его информатором сверхполезным, чемпионом по широте охвата. Было бы глупой перестраховкой не воспользоваться.
Отношения с Гибом предполагали оплату. Дело ясное, бармен любил и ценил деньги, а идеи бесплатные ни во что не ценил. Что ж, Родригес и не надеялся в сфере услуг отыскать множество бессеребренников. Предлагая за сведения платить, он гарантированно добивался от информаторов большего рвения. Вот ещё бы ввести коэффициент полезности данных…
Но и так хорошо. Право же, выгодно всем.
Лишь один неприятный момент дёргал Бенито. В заведении Гиба у него состоялся памятный разговор с Герреро. Памятный, впрочем, вовсе не содержанием. Разве только начальной репликой: «Бенито ля комедиа», — этот самый Герреро совсем по-дурацки острил. И теперь уже вовсе не очевидно, что имелось в виду. Прежде думалось, речь о комедии: мол, Бенито среди шахтёров прикидывается своим. Но нельзя исключить и того, что «с Бенито должна быть финита». Между тем, очень скоро после того разговора Родригес рывком поумнел в отношении своих подчинённых. Ибо в подземном «гнезде» под стоянкой Адской Лошадины в нужный момент актуализировалась Призма. Та, что работает по принципу сыворотки правды. Результат удивил в отношении всех, кто присутствовал рядом — Олафа, Трентона, даже бойца Сантьяго… Но Герреро-то превзошёл любого из них, он признался в работе на ассасинов.