Очарованный
Шрифт:
— Ты не присоединяешься ко мне? — спросила я, когда моя нога погрузилась в жгучую воду.
Мне хотелось повторить тот единственный раз, когда я купалась с ним, после выкидыша, когда он держал меня на руках и заставлял меня чувствовать, будто я самая драгоценная из всех его вещей. Когда Александр улыбнулся легкой понимающей улыбкой, я нырнула за занавеску своих волос, чтобы скрыть свое смущение, и скользнула в воду, погружая голову под пузырьки так, что единственное, что я могла слышать, было мое заикающееся сердцебиение.
Когда я вышла
— Я буду ухаживать за тобой, пока объясняю тебе некоторые необходимые вещи. Если бы мне пришлось залезть с тобой в ванну, боюсь, у меня не хватило бы сил сосредоточиться на словах, а не на наших телах.
Горячий камень желания застрял у меня в горле. Я тяжело сглотнула, прежде чем спросить:
— Это плохо? Я скучала по тому, как ты прикасаешься ко мне.
— Я прикасаюсь к тебе сейчас, — сказал он, подчеркивая свою точку зрения, скользя пальцами от моего подбородка вверх по покатой линии подбородка и к волосам над моим ухом. Другая его рука скользнула между моей грудью, вверх по острым выступам моих ключиц, слегка сжимая мое горло. — Мне не нужно причинять тебе боль, чтобы показать, насколько ты мне принадлежишь, моя красавица. Я владею тобой каждым прикосновением руки и нажатием губ. Я владею тобой каждым словом, которым мы обмениваемся, и каждым вздохом, который мы делаем, даже когда тебя нет рядом. Его пальцы собственнически сжались. — Что я чувствую, когда делаю это?
— Как будто я твоя, — Я слегка ахнула сквозь препятствие на шее.
Похоть растеклась между моими ногами, словно горячий песок.
Он одобрительно промычал, передвинулся и потянулся туловищем дальше к краю ванны и потянулся за шампунем по другую сторону от меня. Я с пересохшим ртом наблюдала, как его большие умелые руки выдавливали гель и намыливали его между ладонями. Мои глаза уже закрывались, когда они приземлились на мою голову, разглаживая густую копну моих волос и крепко массируя мою голову. Мой вздох превратился в пар, слизывающий поверхность горячей воды, и уплыл к потолку.
— И как ты себя чувствуешь, Bella? — снова спросил он, наклоняясь, чтобы тепло произнести эти слова мне в ухо, прежде чем провести губами по моей щеке. Он поцеловал каждое из моих закрытых век, как монеты в подношении Харону.
Мое горло заболело от внезапного желания заплакать от его нежности, но я проглотила его и хрипло прошептала:
— Как будто я твоя.
— И разве это не правда?
Это был настоящий вопрос, а не его обычные заявления, плохо маскирующиеся под вопросы. Мне нравилось, что ему нужны были мои слова, что, хотя он и решил вернуть меня, на этот раз у меня действительно было какое-то слово.
Я запрокинула голову в его мягко взбивающие руки в моих волосах, чтобы я могла прикрепить золото к серебру, чтобы он мог прочитать правду в моих глазах из расплавленного масла.
—
Он моргнул, и каким-то образом в этом маленьком выражении лица мелькнула вспышка гордого и нежного настроения. Не обращая внимания на брюки своего костюма, Александр спустил ноги в носках в ванну по обе стороны от меня и наклонился так, что я была почти полностью окружен его невероятной шириной.
— Где бы ты ни была, как бы далеко и на какое бы время ты ни была удалена от меня, я твой.
Мое сердце сжалось в искривленную массу, обжигающе горячую и пульсирующую, как рана. Я не могла ему поверить, не так, как мне отчаянно хотелось. Я вложила слишком много за последние четыре года, заставляя себя поверить в то, что моя любовь к Александру была плохой, неправильной и невозможной. Что он никогда не любил меня, не мог меня любить, был неспособен любить меня.
Четыре года — это долгий срок для инвестиций в неправильный вариант.
Я чувствовала, как мои швы раздуваются и грозят разорваться вокруг скоб, которые я случайно использовала, чтобы скрепить себя. Столкнувшись с переменами, как любой человек, я боролась с ними.
— Ты даже не знаешь меня. Не полностью.
Александр удивил меня тем, что не сразу предложил опровержение. Вместо этого он воспользовался кувшином, который, как я не заметил, он принес из кухни, чтобы налить чистую, прохладную воду на мои вспененные волосы, стараясь приложить другую руку к моему лбу, чтобы мыло не попало мне в глаза.
Только после того, как я очистилась, он наклонил мой подбородок, положил ладонь под мою челюсть и признал:
— Ты изменилась с тех пор, как я последний раз тебя знал, это правда.
Я так сильно фыркнула, что у меня заболело горло.
— Меня убивали и возрождали столько раз в жизни, что просто удивительно, что у меня вообще есть хоть какая-то идентичность.
— Ты изменилась, — сказал он спокойно, строго, как родитель, который не выносит, когда его прерывает непослушный ребенок. — Но по сути ты все еще та женщина, о которой ты мне сообщила в Англии.
— Я не уверена, что речь шла о том, чтобы сообщить тебе обо мне. С каких это пор тебе нужно разрешение на что-либо?
Он пожал плечами с элегантной и скучающей манерой человека, который был очень богат и никогда в жизни не знал ни минуты сомнения. Это был почти снисходительный жест; тот, который мне не должен был показаться таким уж привлекательным.
— Ни один человек никогда не находится полностью под контролем другого. У тебя еще есть свобода воли, Козима. Да, я сократил ее, но именно ты и только ты дала мне возможность проникнуть в твое сердце. Каждый бунт, каждая капитуляция, каждый оргазм были окном в твою мрачно-прекрасную душу. Не сомневайся ни на мгновение, что я воспользовался каждой из этих возможностей узнать тебя. Даже когда это противоречило моему великому плану.