Очерки, статьи
Шрифт:
— Мы обнимемся, когда все заживет.
— Да.
— И скоро заживет.
— Да.
— И я буду за тобой ухаживать.
— Нет, ухаживать за тобой буду я. Это все пустяки. Только больно, когда касаются, и при толчках. Меня не это беспокоит. Теперь нам надо приниматься за работу. И поскорее уйти отсюда. Все, что здесь есть, надо вывезти сегодня же. Надо все это поместить в новом и невыслеженном месте, пригодном для хранения. Потребуется нам все это очень нескоро. Предстоит еще много работы, пока мы снова не создадим необходимые условия. Многих надо еще воспитать.
— Я должна провести тебя туда ночью. Они считали, что день ты в этом доме будешь в безопасности.
— Этот дом — сплошная глупость!
— Мы скоро уйдем.
— Давно пора было уйти.
— Поцелуй меня, Энрике!
— Мы осторожно, — сказал он.
Потом в темноте на постели, с закрытыми глазами, осторожно прилаживаясь и чувствуя на своих губах ее губы, и счастье без боли, и чувство, что ты дома без боли, дома и жив без боли, и что тебя любят и нет боли; была пустота в их любви, и она заполнилась, и губы их в темноте целуют, и они счастливы, счастливы в жаркой темноте у себя дома и без боли, и вдруг пронзительный вой сирены, и опять боль, нестерпимая боль — настоящая сирена, а не радио. И не одна сирена. Их две. И они приближаются с обоих концов улицы.
Он повернул голову, потом встал. Он подумал: недолго же довелось побыть дома.
— Выходи в дверь и через пустырь, — сказал он. — Иди, я отсюда буду отстреливаться и отвлеку их.
— Нет, ты иди, — сказала она. — Пожалуйста. Это я останусь и буду отстреливаться, тогда они подумают, что ты еще здесь.
— Послушай, — сказал он. — Мы оба уйдем. Тут нечего защищать. Все это оружие ни к чему. Лучше уйти.
— Нет, я останусь, — сказала она. — Я буду тебя защищать.
Она потянулась к его кобуре за пистолетом, но он ударял ее по щеке.
— Пойдем. Не глупи. Пойдем!
Они спустились вниз, и он чувствовал ее у себя за спиной. Он распахнул дверь, и оба они вышли в темноту. Он обернулся и запер дверь.
— Беги, Мария! — сказал он. — Через пустырь, вот в том направлении. Скорей!
— Я хочу с тобой!
Он опять ударил ее по щеке.
— Беги! Потом нырни в траву и ползи. Прости меня, Мария. Но иди. Я.пойду в другую сторону. Беги, — сказал он. — Да беги же, черт возьми!
Они одновременно нырнули в заросли сорняков. Он пробежал шагов двадцать, а потом, когда полицейские машины остановились перед домом и сирены умолкли, прижался к земле и пополз.
Он упорно продирался сквозь заросли, лицо ему засыпало пыльцой сорняков, репьи светит колючками терзали ему руки и колени, и он услышал, как они обходят дом. Теперь окружили его.
Он упорно полз, напряженно думая, не обращая внимания на боль.
«Почему сирены? Почему нет машины на задах? Почему нет фонаря или прожектора на пустыре? Кубинцы! — думал он. — Надо же быть такими напыщенными глупцами. Должно быть, уверены, что в доме никого нет. Явились забрать оружие. Но почему
Он услышал, как они взламывали дверь. Шумели возле дома. Оттуда послышалось два свистка, и он стал продираться дальше.
«Дураки, — подумал он. — Но они, должно быть, уже нашли корзину и тарелки. Что за народ! Провести облаву и то не умеют!»
Он дополз почти до конца пустыря. Он знал, что теперь надо подняться и перебежать дорогу к дальним домам. Он приладился ползти без особой боли. Он мог приучить себя почти к любому движению. Только резкие смены движения причиняли боль, и теперь он боялся подняться.
Еще не покидая зарослей, он стал на одно колено, перетерпел волну боли и потом снова вызвал ее, подтягивая второе колено, перед тем как встать на ноги.
Он бросился через улицу к противоположному дому, как вдруг щелкнул прожектор и сразу поймал его в сноп света. Ослепленный, он различал только темноту по обе стороны луча.
Прожектор светил с полицейской машины, которая тишком, без сирены, приехала и стала на заднем углу пустыря.
Когда Энрике тонким резким силуэтом встал навстречу лучу, хватаясь за пистолет, автоматы дали по нему очередь из затемненной машины. Было похоже на то, что бьют дубинкой по груди, и он почувствовал только первый удар. Все последующие были словно эхо.
Он ничком упал в траву, и за тот миг, что он падал, а может быть, еще раньше, между вспышкой луча и первой пулей, у него мелькнула одна, последняя мысль: «А они не так глупы. Может быть, и из них когда-нибудь выйдет толк».
Если бы у него было время еще для одной мысли, он, наверно, понадеялся бы, что на другом углу нет машины. Но была машина и там, и ее прожектор блуждал по пустырю. Широкий сноп прочесывал сорняки, в которых укрывалась Мария. И в затемненной машине пулеметчики вели за лучом рифленые дула безотказных уродливых «томпсонов».
В тени дерева за темной машиной с прожектором стоял негр. На нем была шляпа и шерстяная куртка. Под рубашкой он носил ожерелье из амулетов. Он спокойно стоял, наблюдая за работой прожектора.
А тот проглаживал весь пустырь, где, распластавшись, лежала девушка, уткнув подбородок в землю. Она не двинулась с тех самых пор, как услышала первую очередь. Она чувствовала, как колотится о землю ее сердце.
— Ты ее видишь? — спросил кто-то в машине.
— Надо насквозь прочесать сорняки, — сказал лейтенант. — Hola! — позвал он негра, стоявшего под деревом. — Пойди в дом и скажи, чтобы они шли сюда, к нам, через пустырь цепочкой. Ты уверен, что их только двое?
— Только двое, — спокойно ответил негр. — Один уже готов.
— Иди.
— Слушаю, господин лейтенант, — сказал негр.
Обеими руками придерживая свою шляпу, он побежал по краю пустыря к дому, где уже ярко светились все окна.
На пустыре лежала девушка, сцепив руки на затылке.
— Помоги мне вынести это, — сказала она в траву, ни к кому не обращаясь, потому что никого рядом не было. Потом, вдруг зарыдав, повторила: — Помоги мне, Висенте. Помоги мне, Фелипе. Помоги мне, Чучо. Помоги мне, Артуро. И ты, Энрике, помоги мне…