Очертя голову
Шрифт:
– Беру с тебя слово, Сончик! Надо ловить момент! Наслаждаться по полной, раз уж мы на Лазурном берегу, да ещё и на халяву!
Я попыталась улыбнуться, хотя меня, если честно, раздражает слово «халява». Оно как фальшивая нота, всегда портит любую мелодию. Я однажды сказала об этом Паше, но он пропустил мимо ушей. По его мнению, халява – это простонародное определение удачливости и бережливого отношения к собственным финансам. Вот и сейчас Паша критически посмотрел на меня:
– Мда, что-то ты совсем кислая. Таблетку выпила? Ну давай, ложись, а я тебе расскажу, где мы были и что видели, – Красиков
– Откуда дурдом? – удивилась я.
– Представь, Лука притащил нас к целой толпе одинаковых бабок на пляже. Они, как в пионерском лагере, вместе зарядку делают, плавают по свистку, песни поют и танцуют чуть ли не «Весёлых утят» на песочке под команды ведущего. Задорный мужик, как из кинокомедии. Все друг другу хлопают. – Паша покачал головой. – Потом у нас чуть глаза не вывалились, когда прямо на пляж приволокли коробок двадцать пиццы. У половины бабок слуховые аппараты, а они веселятся, как дети.
– Ну почему бы им и не повеселиться?
– В таком возрасте надо быть солидней. Уже о душе подумать пора, а не о пицце и маникюре! Хотя ладно, мне-то что! Пусть Лука отдувается, на него бабки повисли, в щеки целуют, обнимают и снова орут: то ли за пиццу благодарят, то ли, наоборот, угощают. Чёртов итальянский, нифига не понятно! Естественно, ни одна тётка ни по-английски, ни по-французски не говорит. Все улыбаются и машут. Я так и не понял, какая именно его бабка. Такое впечатление, что он сын полка.
Я кивнула, придерживая голову и слегка улыбаясь. Вот о Луке сейчас слушать совсем не хотелось, его и так сегодня было слишком много. И я попробовала перевести разговор:
– А потом вы сами пошли в Сен-Рафаэль? Салют смотреть?
– Да не сами! К нам целая толпа итальянцев приклеилась. Опять этот Лука удружил. Видите ли, заявились его приятели на выходные развеяться. Трое парней, две девушки. Ну в целом, нормально. Такие же галдящие дурачки, как и наш повар-итальяшка. А он что-то заскучал и слинял по-быстрому. Наверное, подцепил кого-то.
– А-а… – Я закусила губу и снова почувствовала во рту вкус манго, малины и стыда. Голова закружилась. Вспомнились звонки на его мобильный. Господи, да ведь Лука настоящий Остап Бендер! Он всё рассчитал!
– Ешь тарталетки. Глянь сколько малины, как ты любишь! – Паша кивнул на коробку с угощениями на прикроватной тумбочке.
– Спасибо! Ты заботливый.
– Цени! – Он снова навис надо мной, притянул за талию, вызывая самые противоречивые чувства.
– Ценю, – тихо сказала я и смутилась, будто вру.
Ну что же это я?! Мне же нравилась его уверенность, твёрдость, решительность. Я смотрела на столь знакомое лицо, на высокий лоб, крупноватый нос, упрямый подбородок, делающий его похожим на римского полководца. Черты немного резкие, но очень мужские, глаза неулыбчивые, умные, руки сильные, вот этот шрамик на подбородке, который он поставил в
«И сейчас нравится», – сказала я себе твёрдо и чмокнула его… в нос. Почему-то по-другому не получилось.
– Ой, Сончик, – засмеялся Паша, потискал слегка и завалился на спину. – Совсем ты ещё девчонка! Ладно, спи! Я ужасно нагулялся. Устал. Но завтра будь как штык! Завтра с итальяшками едем в Сен-Тропе. На халяву!
Меня опять покоробило. Он подмял под себя белую подушку и, закрывая веки, пробормотал:
– Правильно я тебя выбрал. Неиспорченную. Неизбалованную. Кто бы там что ни говорил…
Паша тут же захрапел, а я озадачилась: «А кто что говорил?» Его родители меня только по скайпу видели, они во Владивостоке живут… А друзей он почему-то домой особенно не приводил. Только встречался на футболе вне дома. Лишь один раз у нас был его знакомый, высокий, хорошо одетый, с роскошным перстнем на пальце, и, как ни удивительно, с шёлковым шейным галстуком под пиджаком. Иван Аристархович был вежлив, разговорчив, но сух. Паша относился к нему не просто с уважением, а с настоящим благоговением. И сказал потом:
«Знаешь, говорят: если хочешь вырасти, дружи с теми, на кого стоит равняться. А до Ивана Аристарховича мне ещё как до Луны пешком». И мне показалось, что этот загадочный наставник меня как раз одобрил.
Паша спал крепко, распространяя вокруг себя рулады храпа и винные пары, а я лежала долго-долго, глядя в белый и совсем не «евро» потолок. Заснуть не получалось. Я потихоньку выбралась из-под Пашиного бока и вышла через нашу дверь на балкон.
Средиземноморская ночь сияла звёздами, заглядывала прямо в душу, задавая неудобные вопросы, шумела пальмами, пахла олеандрами, соснами, эвкалиптами. Я облокотилась о перила и мечтательно посмотрела вдаль, на море, а потом в заросли сквера у дома. На мгновение показалось, что я вижу в густой темноте – там, куда не попадал свет фонарей, что-то белое. Сердце дрогнуло и зашлось трепетом, словно по нему пробежался тонкими пальцами южный бриз. В голове мелькнуло:
«Лука?!»
Нет, только хотелось… Стоп, разве хотелось? Ведь нет! Но мурашки накрыли меня сверху вниз, как плащом, отвечая что-то иное.
Ранее
Лука спрыгнул с балкона, чувствуя бешеный азарт и игристую лёгкость, какая случается после удачной шалости. Друзья поджидали его на набережной. Девушки, Бьянка и Марта, куда-то отошли.
– Эй, брат! Ну как оно, как?! – подскочили Микеле, Винченцо и Рауль.
– Всё получилось! – Лука показал двумя пальцами знак победы.
– Мамма мия, остался я без байка? – хлопнул себя по коленям Микеле. – Гони доказательство!
Лука покачал головой, смеясь:
– Нет доказательства.
– Как нет?! Почему нет?! Мы что, зря развлекали твоих русских целый час?! – воскликнул Рауль.
– За мой счёт, – напомнил Лука.
– Друг мой, – положил руку на плечо Луке коренастый Микеле, – если ты не в курсе, то некоторым и пяти минут хватает на то, чтобы продолжить род. А селфи с поцелуем делается вот так. – Он скорчил рожу, вытянув губы дудочкой и наклонился к Винченцо.