Очищение тьмой
Шрифт:
– Ошибаетесь, Константин Петрович. Сутину на вас стучать - себе дороже, а вычислить, где в конце концов вы объявитесь, я пока еще и сам в состоянии, пусть вы и невысокого мнения о моих умственных способностях.
Мерецков сделал протестующий жест. Строкач деловито продолжил:
– А потом - с чего бы это мне прикрывать Сутина? Добра от него никто не видел. С другой стороны, я не намерен смотреть сквозь пальцы на еще одно убийство. Может быть, пора остановиться, Константин Петрович? И хорошо, если бы вы надумали поделиться информацией, ведь не своими же вы руками...
– Все, хватит! Сыт.
Строкач снова пожал плечами и неопределенно улыбнулся. Казалось, ему нравится происходящее. Поднявшись со стула, подошел к окну, отодвинул штору и выглянул на улицу. Затем распахнул створку, всматриваясь в оживленное движение под окнами, словно пытаясь найти там ответы на вопросы, которые игнорировал собеседник. Но в кабинет ворвались лишь слитный шум машин и запах бензинового выхлопа. Поморщившись, Строкач захлопнул окно, уселся за стол и занялся бумагами.
Минут пять висело молчание. Наконец, Мерецков не выдержал:
– Долго вы меня мариновать будете? В камеру - так в камеру! И сразу же прокурора!
– голос его сорвался.
– Бог с вами, Константин Петрович! Вы же законопослушный гражданин, какая камера? Сию минуту заканчиваем.
– Строкач убрал в сейф бумаги и снова встал.
– Но нам необходимо провести маленький следственный эксперимент. Дело в том, что одна пожилая особа опознала в вас грабителя.
– Что?
– возмутившись, Мерецков вскочил.
– Как раз для того, чтобы разрешить это досадное недоразумение, нам и придется поехать в больницу к этой даме. Не горячитесь. Если на очной ставке она вас не опознает, а я лично в этом почти уверен, вас отвезут, куда скажете...
– Спасибо, сам доберусь.
– Мерецков неожиданно широко улыбнулся.
Живя в центре города и людям-то повернуться толком негде, хозяин золотистого спаниэля время от времени вывозил его на природу. В конечном счете, за это он был благодарен псу: в кои веки выпадает оказия проветрить легкие и душу.
Пес восторженно носился вдоль речушки, шастал в подлеске и сосредоточенно рыл ямы под кустами и на берегу - чуял подземные ходы мелких грызунов. Именно чувствительный нос и привел рыжего горожанина к такой находке, которая привела в ужас его хозяина, человека многоопытного и повидавшего на своем веку разное. Увидев то, что показалось в рытвине, сделанной спаниэлем, он тут же оттащил пса за ошейник, едва сдерживая тошноту, и почти бегом, волоча за собой упирающегося приятеля, удалился.
Закопанный по шею в землю обезглавленный труп мужчины средних лет одет был в турецкие трикотажные трусики, которыми завалены все рынки. Правая рука по локоть отсечена ножом - скорее, тупым. На коже левой кольцевая вмятина от браслета часов. По характерному рисунку можно было предположить, что браслет - золотой, плетеный, тесноватый для погибшего. Тело было усеяно многочисленными следами порезов.
Вскрытие показало, что погибший принял большую дозу алкоголя, а именно водки, не забывая, однако, закусывать икрой и балыком, что указывало, по крайней мере, на то, что искать его следовало в весьма определенном слое
В двух метрах от трупа земля была перекопана, по-видимому, поиски вели не только представители власти.
Жена Склярова казалась еще более неприметной, чем ее покойный супруг. Во всем ее облике преобладала какая-то смесь вялости и непроходящего испуга, изредка сменявшаяся беспорядочными суетливыми движениями. Говорила она почти беззвучно, словно силы покидали ее, и звук голоса напоминал шелест пересохшей архивной бумаги.
– Он был таким мягким человеком, мухи никогда не обидел. Рылся в старых изданиях, экспериментировал на кухне - все эти забытые рецепты, пытался создать что-то новое... Много публиковался в печати, с книгой дело двигалось мало-помалу. Алексей, если брался за что-либо, отдавался делу целиком, вот как с этими катакомбами. И совершенно был чужд всякой корысти. Как могла так поступить эта Вострикова!.. Она же его оскорбила. Ведь у него рак был, он страдал... Какие гонорары?.. Он остатки сил тратил. У него даже башмаков приличных не было, стыдно сказать. За день до гибели купили... а то бы и похоронить не в чем. Разве это жизнь? Все на нервах...
В мрачных и сырых, причудливо переплетающихся ходах и коридорах, где мерцал сероватый, безжизненный свет, Мерецков почти сразу потерял ориентировку. Все казалось одинаковым - от осклизлых стен до нависающих потолков, покрытых крупными каплями влаги и известковыми натеками. Туннель сузился настолько, что, казалось, со встречным не разминуться. Перед Мерецковым и позади него шагали два конвоира - смахивающий на шкаф верзила со стертым, как бы расплющенным лицом, и вертлявый коротышка, походивший на игрушечный скелетик из тех, какие некогда было модно вешать на лобовом стекле машины. Скелетик поигрывал здоровенным револьвером.
Шли уже долго, и Мерецков потерял счет поворотам, спускам и подъемам. Наконец воздух потеплел, в боковых проходах ползали отблески света, стали показываться какие-то смутные фигуры, казавшиеся Мерецкову безусловно зловещими.
Конвоиры обменивались с этими полулюдьми-полутенями отрывистыми звуками, напоминающими кабанье похрюкивание, и тем не менее это были слова, относившиеся к пленнику. В них явно слышалось удовлетворение.
Мерецков в роли жертвы оказался едва ли не впервые. Ему случалось хаживать под конвоем, но там конвой был связан требованиями законов и устава. Здесь же и думать не приходилось ни о каких гарантиях, кроме одной - при малейшем подозрительном движении гарантирована пуля в затылок.
Грубый тычок в спину заставил его вздрогнуть. К такому обращению невозможно было привыкнуть, ведь уголовный мир дневной поверхности давно и безоговорочно был в подчинении у Мерецкова, и иного он не допускал. Если он выберется - война, война этому отребью, устроившему ловушку, война до тех пор, пока в подземных норах не останется ни одной крысы.
– Заходи, Костя, чего топчешься?
– в глубине помещения, освещаемый пламенем камина, восседал носатый брюнет в потертой одежде. Волосы его слиплись сосульками, лицо было совсем молодое, но кожу покрывали морщины, забитые белесой пылью. Взгляд был издевательский и насмешливый.