Очищение

Верещагин Олег Николаевич

А в первой же деревне выяснилось, что он отлично поет. Профессионально. И здорово умеет играть на гитаре…

… — Вы знаете, что сюда идет банда? — Девчонка-командир не спускала с лица Романова глаз. — Это та самая… из Николаевска. Зверье, а не люди.

— Подозревал, — кивнул Романов. — Армия наведения порядка… Я, собственно, об этом хочу поговорить со здешним мэром.

— Он хороший человек… — задумчиво сказала девчонка. И опять напрямую спросила: — Нам оставаться? Мы очень устали. Очень-очень. И не знаем, что делать, и мы хотим уйти с вами. Но если вы поговорите-поговорите, а потом бросите тут все на бандитов, то мы лучше дальше пойдем сами.

— Можете

остаться, — спокойно ответил Романов. — Найдите, где остановиться, и поживите спокойно. А через полмесяца, может, чуть больше, пойдете с нами в обратный путь. Или останетесь тут, как захотите. Тут будет безопасно, я думаю… Ж… Белосельский!

«Я тут останусь, — показал жестами Женька. — Коней посторожу».

— Хорошо. — Романов усмехнулся и добавил: — И помни, что тебя во Владике ждут.

Женька сердито свел брови и преувеличенно-обиженно отвернулся…

Мэр Осипенковки Никита Никитович Горенышев сидел на крыльце своего дома (приличного, но ничего особенного — даже одноэтажного и без внушительной кованой или кирпичной ограды, какие обычно в моде были у «народных избранников» самого мелкого ранга) и с печальным видом слушал какую-то бабку, которая агрессивно-обстоятельно излагала преступления некоей Сирафимшны, четыре козы которой… Дальше шло такое, что Романову невольно стало жутко: если здесь козы ведут себя так, то, похоже, надо сматываться. Однако мэр при виде Романова очень обрадовался, даже встал с крыльца и громко объявил:

— А я вас жду, жду… — Потом снова вернулся к бабульке: — Иди. Иди-иди, у меня дело важное, человек пришел, а с козами вашими вы мне всю плешь проели. У вас планы участков на руках? На руках. Вот и решайте там по-соседски. И-ди, русским языком говорю.

— Будут перевыборы — я на тебя управу найду, — пообещала старуха, похоже, не столько разочарованная ответом, сколько обрадованная возможностью и дальше проявлять гражданскую активность по полной.

— Иди отсюда, Христа ради, — сказал мэр уже умоляюще. — Можешь референдум проводить прямо сейчас, разрешаю.

Старуха едва не смела с дороги Романова, пробормотала про «ходють и ходють» и двинулась дальше на площадь. Видимо, проводить референдум. Мэр поднялся с крыльца, вздохнул, отряхнул спортивные штаны и протянул подошедшему Романову руку:

— Я вас правда жду. С блокпоста сообщили уже давно, а вас нет и нет… На площади задержались?

— Да… Разрешите представиться — Романов Николай Федорович, лидер Русской армии. Прибыл сюда во главе одного из отрядов для… — Романов немного сбился и пояснил коротко: — Порядок наводить.

— А я здешний мэр, — вздохнул Горенышев. Проследил за реакцией Романова и почти агрессивно спросил: — Чего не смеешься?

— Не вижу причин, — признался Романов. — Если мэр в нынешних условиях мэрию отдал беженцам, а сам работает на дому — то это вряд ли смешно. Скорей достойно уважения.

— Ну, тогда ты один такой… первый… С меня вся округа покатывалась, до самого Хабаровска. Единственный мэр, который не ворует… Правда, так, по слухам, я изо всех мэров в округе один живой и на месте остался…

— Действительно странно… Вы больной?

— Я честный, — буркнул тот. — Я потому тут и сидел так прочно, что место у нас насквозь дотационное и неприбыльное. Ну сидит блаженный — и пусть сидит…

— Ясно… — кивнул Романов, но Горенышев вдруг разозлился:

— Ясно?! Ничего тебе не ясно — тоже мне, «яснооо»! А я тут родился! Вырос! Учился во Владивостоке, а вернулся опять сюда! — Он притопнул ногой. — Хотел тут честно до конца жизни проработать, да и помереть, ан фига! Дадут они — честно, как же! — Он покрутил перед

лицом Романова этой самой фигой и продолжал поспокойней: — Думаешь, когда Союз разорили-развалили — это правда была, что он неконкурентоспособный экономически был, потому и рухнул? Ага, как же. Хрен по всей морде… У нас в поселке заводов было пять. Пять! Это посреди тайги-то, ты веришь?! И в каждом крупном селе в округе — или заводик, или цех. В 90-е годы отсюда западные фирмы столько вывезли, что за голову хватаешься: одних станков на полторы сотни вагонов! Думаешь, на металл? Как устаревшие? Не. На металл они ограды, сами цеха, рельсы разбирали… А это — вывезли на новые места в Азии, под пальмовой крышей установили, местных голожопых за бананы наняли и давай «экономическое чудо» творить. И так по всей России было. В каждом самом маленьком сельце. В каждой отрасли. Отовсюду эшелонами краденое везли. Это я своими — вот этими самыми глазами! видел. По сию пору все тогдашнее богатство разворовать не могут! Мммммммммммммать их… — и он с такой энергией выругался, что Романов не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Вы коммунист?

— Нет! — отрезал Горенышев. — Был, не отказываюсь и горжусь, а в восимьсемом — свалил! Потому что… а! — он махнул рукой. — Что я тебе, щенку, объясняю… Извините, я вас на «ты»…

— Это как раз ничего… — задумчиво ответил Романов. — Но вот только я спокойной жизни и спокойной смерти-то вам обещать и не могу как раз.

— Пошли в дом, — предложил Горенышев. — Пошли-пошли, чаю выпьем, посидим, поговорим… может, ты и не бандит. Гляну…

…Никита Никитович жил один. Жена от него ушла двенадцать лет назад, когда его собирались судить, обе дочери давно жили «в России», в смысле — за Уралом, и приезжала одна — старшая, — последний раз еще до развода с женой, привозила ненадолго внучку.

— Погибли, наверное, — вздохнул Горенышев, наливая Романову, устроившемуся за столом, настой иван-чая. — У вас какие на этот счет сведения?

— Скорей всего — погибли, — честно ответил Романов. Горенышев ссутулился, тихо сказал:

— Ну вот, видно, и конец моему роду… — Но тут же встряхнулся, снова поинтересовался: — А насчет зимы этой… ядерной? Как?

— Скоро будет. Почти точно.

— Радуешь ты меня снова и снова… Ну да я, собственно, так и рассчитывал… и людей ориентировал должным образом. Вот все ли поверили — не знаю. Да, может, еще и не доживем до той зимы. Про банду слышал? Про Армию наведения порядка?

— Затем и пришел. Хотя, вообще-то… вкусный чай… вообще-то, мы хотели у вас пару дней отдохнуть и дальше, к Охотскому морю. Нам еще на неделю пути…

— К морю неделя пути? — Горенышев непонятно ухмыльнулся. — Ну да, ну да… Банда эта — из Николаевска. Города нет, вот они тут по мелким селам и городкам бесчинствуют. И ведь не утонули, гады… Два дня назад типутата присылали. Три дня дали на размышление о выплате контрибуции. Завтра срок.

— Как нет города? — Романов от изумления даже пропустил мимо ушей слова про «типутата» и сроки. — В смысле — нет?! Боеголовка, что ли? Так мне сказали тут — никто его не бомбил…

Горенышев присвистнул:

— Э, так вы ж не знаете ничего про это?! А мы теперь почти что прибрежный поселок. Курорт. До Охотского моря — семнадцать километров.

— Новости… — Романов и правда был ошарашен. Потер лоб. Потом вздохнул: — А, черт… сейчас всему удивляться — так и будешь с открытым ртом ходить… Ну, и что вы делать собирались?

Горенышев придвинул гостю по цветастой клеенке блюдечко с сушками. Посмотрел за окно — на аллею к площади. Заговорил, словно сам все заново оценивая: