Очищение
Шрифт:
Когда началась война, первоначально в жизни Валохиных ничего не изменилось. Скорей наоборот — Сергею было все равно, а Валохина подумывала, что после неизбежного проигрыша замшелой РФ новые хозяева будут нуждаться в верных… нет, не слугах, не может же быть при демократии слуг — помощниках и сотрудниках!
Но так было лишь первоначально. А потом все поменялось резко.
Хваткая дура, каковой была Валохина-старшая, сделалась просто не нужна в мире после короткого обмена ударами. Она не знала, что такова судьба всех предателей. Потому что не понимала слова «предатель» и никогда не думала, что делает нечто предательское. Сперва исчезла
В тот вечер — третий в новой «квартире» — к ним ворвались, когда и мать, и сын уже собирались ложиться спать, — оба в иррациональной надежде, что «завтра что-то изменится к лучшему само собой». Дверь вылетела, выбитая мощным сдвоенным ударом, — и внутрь вломились сразу пятеро мужчин в камуфляжах, не прятавших сухие остроносые лица, с оружием в руках. Дальше все смешалось в шумный страшный ком. Тринадцатилетний Сергей ужом юркнул под кровать (хотя это было бессмысленно — все это видели, просто мальчик никому не был интересен в тот момент). Мысль о том, чтобы защищать мать, ему в голову даже не пришла, не мелькнула, не возникла: слово «защита» у него ассоциировалось с адвокатом, с полицией, но никак не с какими-то личными усилиями. Потом его придавило сверху к полу, и он издал короткий сдавленный писк.
А потом сверху упала рука. Рука мамы. Она скребла по полу прямо перед его застывшими от ужаса глазами, перед лицом, повернутым в сторону. Кровать раскачивалась, скрипела, ходила ходуном, и он от каждого вжимавшего его в пол толчка взвизгивал вместе с кроватью, не ощущая, как вокруг растекается лужа мочи. Наверху смеялись, о чем-то говорили, чем-то гремели и звякали.
А потом рука застыла, затряслась и расслабилась. И в следующий миг, растирая собственную мочу животом, школьная и общественная «надежда» выехала наружу — Сергея вытащили за ноги и поставили на них, не давая упасть, крепкая рука держала его за шиворот.
Один из налетчиков, ровесник Сергея, как раз поднимался с кровати с недовольным лицом — что-то сказал своим, и те захохотали. Сергей увидел в разворошенных, окровавленных простынях то, что недавно было его матерью, заскулил и почти потерял сознание — его привел в себя удар накрест по щекам, и прямо из жуткого гудящего тумана к его лицу подплыла рукоятка пистолета. За нею была рыжеватая борода и серые, чуть навыкате глаза — этот налетчик встал из-за стола, за которым сидел и ел какие-то консервы.
— На, — сказал бородатый. — Держи. Мы твою мать убили — на, держи. Убей хоть кого-то из нас. На, — и снова ткнул рукояткой пистолета.
Неожиданно стало тихо, только с кровати вдруг закапала кровь. Все смотрели на мальчишку — он был выше не только своего ровесника, но и двоих из четверых взрослых налетчиков.
— Ну на! — настаивал рыжебородый, как будто ему это было важно. — Держи, стреляй! Или, хочешь, держи и уходи… Э, пусти его! — бросил он тому, кто держал Сергея. Рука разжалась, и мальчишка повалился на колени, весь трясясь. — Бери пистолет и уходи. Будешь нам мстить. Ну?
Сергей спрятал лицо в ладонях и заревел. На какой-то миг — словно яростная вспышка-высверк перед
И рыжебородый упал на стол — с разможженной головой. Сыпалось стекло, кто-то крикнул: «Нельзя, там пацан!» Мальчишка, державший Сергея, отпустил его — и сам отлетел в комнату от страшного удара прикладом ружья, превратившего все лицо в кровавое ломаное месиво. Выстрел — ружейный, гулкий… Через Сергея перепрыгнул кто-то, взвизгнула сталь, рядом упало плещущее кровью, дергающееся тело… Еще кто-то подскочил к ворочающемуся мальчишке-налетчику и окончательно размозжил ему голову пинком в висок, в размах, тяжелым высоким ботинком.
— У-у… — тонко, длинно завывал, отползая к стенке, последний из налетчиков — за ним оставалась мокрая, мерзко пахнущая дорожка, его моча мешалась с размазанной по полу мочой ошалело сидящего у порога Сергея, он придерживал левой фыркающую кровью правую руку. Человек в песочного цвета куртке, штанах с лампасами и сапогах неспешно присел рядом с ним, и налетчик забулькал, ноги его заколотили по полу, а потом застыли и раскинулись в стороны.
— Все, — сказал мужчина, который добил мальчишку. И повернулся к Сергею.
Тот потерял сознание от ужаса…
Вечером Романов опять лег поздно. Собственно, не он один, слегка гуляло все село, и за окнами дома Лодыря, где сам хозяин, Романов и Светлов засиделись за совещанием, слышалось:
Когда с толпой не по пути, Постыден хлеб обглоданный — Тебе, как видно, уходить, Бродить дорогой Водена… —и хоровой подхват дружинников Романова:
Тебе, как видно, уходить, Тебе, как видно, уходить, Тебе, как видно, уходить — Тропою тайной Водена!— Завтра перевезем вас, — Лодырь со вкусом прихлебывал квас, видимо, служивший для его организма чем-то вроде топлива. — А все-таки, может, зря наших никого с собой не берете? Теперь и человек двадцать нашлось бы. Лишним не будут…
— Не будут, — согласился Романов. — Тут не в этом дело. Вам надо готовиться к зиме.
— Зима близко… — пробормотал Светлов, выставил вперед ладони: — Я от нервов иронизирую… Я и в прошлый приезд вот товарищу селянину, — он кивнул на что-то проворчавшего Лодыря, — про это говорил…
— Так у нас готово все. И еще будем готовиться. — Лодырь говорил обстоятельно. — Мне бы вот только с твоими учеными поговорить подробно…
— Я пропуск напишу с просьбой к Лютовому встретиться. — Романов достал блокнот. — И отправляйтесь. Хоть завтра же. Только с конвоем! Хоть мы вроде те места и прошерстили, а все же… — Лодырь кивнул неспешно. — Кстати! А на том берегу ближайший поселок какой?
Лодырь вздохнул и развел руками:
— На два дня пути — никакого. Все мертвое. А вот дальше… по слухам — так и не поймешь…