Одареныш
Шрифт:
Две минуты я постоял у подъезда, наслаждаясь ранним утром, и первым солнечным теплом, а затем двинулся в сторону школы. Первый урок был физкультура, который я обычно пропускал. На математику, конечно, нужно было прийти вовремя.
Я шел и думал о том, что могло приключиться с Данькой. Я бы мог предположить, что он решил разыграть родителей, но он редко шутил, и вообще был на редкость серьезным товарищем. Мне кажется, что у него даже с чувством юмора было не очень.
… Людей на остановке было мало – большую часть увез автобус, еще не успевший скрыться за поворотом,
Следующий автобус тоже был полным, но я смог протиснуться в середину салона. Стоя на одной ноге, стиснутый по бокам двумя работягами, я, было, вернулся мыслями к Даньке, но тут услышал чье-то сердитое сопение, и кто-то бесцеремонно шепнул мне в ухо: «Вот, нахал!»
Опешив, я посмотрел по сторонам, но ничего не понял. Голос был явно женский, и доносился откуда-то снизу. Я перевел взгляд и встретился глазами с полной женщиной, в которую слегка упирался мой портфель.
«Ишь ты, еще и уставился, наглец!» – прошептал тот же голос.
— Это вы мне?– растерянно произнес я, глядя на женщину сверху вниз.
— Тебе чего, мальчик?– спросила женщина, совсем другим голосом. И пожав плечами, отвернулась к окну.
«Тросы надо менять!» – раздался у меня в ушах уже мужской голос. «Скажу сегодня Петровичу. Ей-богу, надо менять! Вот, лопнет трос – кому отвечать? Скажут – Васильков виноват. Не смог, не обеспечил. Технику безопасности не соблюдал, такой-сякой Васильков. Под суд его! А потом, кому ты будешь доказывать, что ты не верблюд?..»
— Какой верблюд?– вдруг вырвалось у меня, совершенно неожиданно.
Мужчина с грубым лицом и натруженными руками, подозрительно уставился на меня.
— Это ты мне?– переспросил он хмуро.
Совершенно сбитый с толку происходящим, я стал пробираться к выходу.
«Ага, вот еще один заяц. Попадешься ты мне сейчас! А ну-ка…»
Я увидел, что ко мне направляется кондуктор, и пулей выскочил из автобуса, благо, в это время как раз открылись двери.
До школы было уже недалеко. Я свернул в переулок, чтобы срезать часть дороги.
Ну и дела! Я не мог поверить в то, что происходило. Что же получается, я могу слышать чьи-то мысли? Но, как такое может быть?
На обочине дороги стоял старичок, держа собачку на поводке. Я подошел к нему, и напряг свои мысли. Но… ничего не услышал.
— Не кусается, – по-доброму сказал старичок.– Можешь погладить.
Я отошел, в большом недоумении. Как же так? Ведь я же «слышал»! Я точно понял это… А, может, мне все это показалось?
Едва успевая ко второму уроку, я буквально залетел в школу.
— Опаздываешь, Покровский!– сделала замечание мне математичка, когда я со звонком ввалился в класс.
Она всегда мне делала замечания. Даже когда для этого особого повода не было. «Покровский, ты невнимателен!», «Покровский, о чем мечтаешь?», «Покровский, почему пришел на урок без учебника?» и так далее. Бывают такие учителя, придираются к одному и тому же ученику. Так вот, для нашей математички, таким учеником в нашем классе был именно я.
Мой сосед по парте, Костик мне как-то сказал, мол, Светлана Михайловна,
В общем, я сел на свое место, и пока шла пофамильная перекличка, уставился в окно. «Покровский, будешь и дальше считать ворон?» — это она меня спросит. А я ей: «Уже всех пересчитал, остались теперь только голуби» — это отвечаю ей я. «А может, сделаешь тоже самое, только теперь у доски и с указкой в руке?» «Что вы, Светлана Михайловна, я джентльмен, и уступлю место дамам. Вот их сколько в нашем классе…» И все в таком духе. Это мы с ней говорили — в моей голове.
— Покровский, будешь и дальше считать ворон?– это уже наяву.
Я вздохнул. Нет, опять вести этот диалог, второй раз подряд – мне уже скучно.
— Я не выучил,– решил сразу признаться я, и не отнимать у математички столь драгоценное учебное время.
— Ну что же, давай дневник. Так и запишем.
— А чистосердечное признание?– отозвался с последней парты остряк Горшков.– Разве это не смягчает наказание?
— Горшков! А ты знаешь, что инициатива наказуема? Вот ты и пойдешь следующим к доске.
Горшок был хитрый. Он только этого и ждал. Ему нужно было исправлять оценку, и он специально выучил именно этот урок. Теперь месяц сможет спокойно отдыхать. Знаем мы эту стратегию!
Я огляделся по сторонам – одноклассники тоже не особо были настроены на учебу. Двое спереди играли в «Морской бой», слева девчонки листали под партой глянцевый журнал. Ивашкин – третья парта второй ряд, задумчиво грыз карандаш, видно искал рифму к новому стихотворению – он был поэтом. Сорокин и Остапенко – тоже «камчатовские», в среднем ряду тихо обсуждали результаты вчерашнего школьного футбольного матча.
И только Оля Клименко, сидевшая почти у самых дверей, была с серьезным, непроницаемым лицом. Смотрела она не на учителя, и не на доску. Куда-то вдаль. Но о чем она думала, по ее лицу совершенно нельзя было понять.
Монотонный голос Горшкова подействовал на меня как гипноз. Глаза сами собой начали закрываться, дыхание стало ровным и глубоким. Слова звучали уже нечленораздельно, а как один гул. И тут…
У меня все поплыло перед глазами. Фигуры одноклассников стали размытые, и рядом с каждым появились какие-то разноцветные круги. Они волнами расходились от каждого человека, и постоянно меняли свой цвет и интенсивность.
Я попытался встряхнуть головой, но она стала тяжелая и непослушная. Все вокруг замедлилось, движения людей стали вялыми, заторможенными. И только одни круги постоянно расходились волнами. Вот Ивашкин, его образ пульсировал сине-зелеными волнами, переходящими в ультрамарин. А вот Горшков, все еще маячивший у доски, показывал слабые токи фиолетового цвета. Два «морских адмирала» спереди пульсировали мощно и коротко желто-красными волнами, переходящими в оранжевые. Видно, игра у них была в самом разгаре, и ожесточенные бои на бумаге вызывали настоящую бурю эмоций.