Одержимость

Незнанский Фридрих Евсеевич

— О том, что первый летун был псих, уже всякий знает, — фыркнула в ответ Башкова. — Дело закрыто, и никакие подписки о неразглашении больше не действуют, так что и я в курсе, и все, кому это интересно. А насчет второго?..

— Стоп, погодите, пожалуйста. О чем это таком все знают?

— Как это — о чем?

— О чем же?

Башкова покосилась на Женю с опаской, возможно, и в ней подозревая некоторую тронутость умом.

— Ну, о том, что он заранее готовился, и все такое…

— Кто? Болотников?

— Ну да. Тот, который

первым выпрыгнул.

— Как готовился?

— Да вы что?! — взорвалась начальница Колпакова. — Смеетесь надо мной?!

— И в мыслях не было!

— Значит, о том, что ваш Болотников заранее запланировал, когда ему умирать, и ходил к Мещерякову выяснять его график, вы не знаете?

— Да кто такой этот ваш Мещеряков?! — потрясенно спросила Женя.

— Водитель того грузовика, который под окнами 645-го стоит каждое утро где-то с без пятнадцати семь до семи.

— И Болотников лично разговаривал с ним о его графике?

— Ну да. Мещерякову, когда милиция его допросила, сказали вначале помалкивать, держать язык за зубами. Но когда дело закрыли и всем объявили, что самоубийство было, никто ведь ему больше ничего не запрещал, он и рассказал вначале сменщику, тот — девчонкам-горничным, ну а теперь все уже знают…

— Так. Я могу поговорить с этим Мещеряковым?

— Да говорите на здоровье, он, наверное, в гараже сидит, байки травит, ждет конца смены.

— А гараж где?

— Пойдемте, я вас отведу. Только подождите тут, пойду пальто накину.

Через двор они прошли к высоким запертым железным воротам. Башкова забарабанила кулаком во врезанную в ворота железную дверку. Ждать пришлось довольно долго и еще раз стучать, но в конце концов какой-то мужичок в промасленной робе им открыл.

— Мещеряков здесь?

— Виталя! — кликнул мужичок в глубь гаража, но Башкова, отстранив его с дороги, повела Женю внутрь и поманила пальцем сидевшего на корточках у стены с газеткой в руках довольно пожилого товарища. Тот поднялся с видимой неохотой, ему Башкова непосредственным начальником не была, но все же подошел.

— Расскажи нам еще раз про шахматиста, который из окна выпрыгнул, — попросила Башкова.

Женя поддержала:

— Да, пожалуйста.

— Ну, девятого утром он ко мне подошел и спросил, значит, который час, — нехотя начал Мещеряков. — Я сразу понял, что он не того, не совсем нормальный. Сказал, что живет в 645-м, что у него перед рассветом бессонница, что каждый день слышит, как примерно в одно и то же время прямо под окно подъезжает машина, только какая машина, ему не видно, потому, что над служебными выходами у нас навесы широкие. Он, мол, по звуку сообразил, что грузовик, и несколько дней гадал: трехтонка или полуторка? Угостил меня сигаретами и спрашивает: мол, что, каждый день минута в минуту приезжаете-отъезжаете? Я и говорю, что график жесткий, но всяко бывает, иногда с разгрузкой задержат… минута, может, две туда-сюда, но в целом почти всегда в графике. Он еще что-то

про погоду… что, мол, зима, уныло по жизни как-то, и ушел. А вы что, опять из милиции?

— Нет, я из Шахматной федерации, — ответила Женя. — А четырнадцатого вы не выбились из графика?

— В день, когда он выбросился?

— Да.

— Ну… врать не буду, наверняка не знаю. Меня и в милиции об этом спрашивали. Но я, как назло, на часы тогда и не смотрел. В прачечную приехал вовремя, так что, видать, не выбился, но опять же минута-две туда-сюда…

— Спасибо. — Женя развернулась и, не прощаясь с Башковой, пошагала к выходу. Все! Все, что нажито тяжким, непосильным трудом… все пропало…

Мещеряков за спиной буркнул что-то в адрес Шахматной федерации: дескать, развелось чиновников, а великие спортсмены все изошли на дерьмо. Женя не стала с ним спорить. Может, он и прав, в конце концов? Выбравшись из гаража, она сразу же позвонила Гордееву:

— Радуйтесь, Болотников спрыгнул сам, и тому есть доказательства. Моя версия лопнула с треском. Готовы обнародовать свою?

— Конечно, готов. — По голосу было слышно, что адвокат ужасно доволен. — Стройте Воскобойникова, трубите общий сбор. Уже мчусь делиться истиной.

8

К приходу Гордеева все уже собрались. Брусникина сидела как в воду опущенная. Гордееву даже стало ее жаль. Но любое выражение сочувствия она сейчас точно восприняла бы как утонченное издевательство, потому он не стал и пытаться его выражать. Воскобойников, сидя не на столе, а за столом (хоть фотографируй это аномальное явление), что-то писал, но тут же отложил бумаги.

— Савелий Ильич, — юбилейным голосом возвестил Гордеев, — где там ваша заветная бумажечка с десятью фактами?

— Всегда под рукой, — Заставнюк, не глядя в его сторону, достал из папки и положил перед собой список, содержимое которого еще вчера так чудно вписывалось в версию Брусникиной.

Гордеев поминутно одергивал себя: «не скалься! скромнее! Сдержаннее!» Но проклятое словечко «бенефис» так и вертелось в голове, а в крови просто бушевали гормоны дурацкого, почти беспричинного счастья.

Он налил и глотнул кофе, очень быстро, чтобы не подумали, что это театральная пауза, уселся за стол и на одном дыхании выдал три предложения, которые раз сто пятьдесят повторил про себя по дороге сюда:

— И Болотников, и Мельник покончили жизнь самоубийством. До самоубийства их довел компьютер, который для этого и разрабатывался. Осетров — автор идеи создания программы-убийцы, создал ее на деньги военных, а испытывал на своих основных соперниках, Болотникове — в первую очередь.

Все молчали, никто не возражал, и главное — молчали бессодержательно, как будто и не слышали вовсе, как будто он ляпнул только что какую-то банальность о погоде.

— Савелий Ильич, озвучьте, пожалуйста, наши факты. Посмотрим, насколько подходят они к моей версии.