Одержимые
Шрифт:
Судмедэксперты уже были на месте, мы быстро поздоровались и вошли в дом. Тело оставили в том же положении, что и обнаружили. Светловолосая девушка выглядела, словно ее только что вытащили из могилы, где она пролежала уже как минимум месяц. Пока я, ошеломленный, рассматривал ее покрытое ссадинами, ранами, трупными язвами тело, один из экспертов сказал мне, что девушка повесилась, вероятно, неделю тому назад. Запах стоял соответствующий, и тело выглядело ужасно. Пару человек вырвало.
– Погоди, – медленно произнес молодой полицейский, – как это – повесилась?
– Имейте терпение, молодой человек, и все узнаете, – спокойно ответил старый полицейский, – позволь же мне продолжить и не перебивай меня. На подоконнике мы обнаружили толстую тетрадь и исписанную ручку. Перед тем, как повеситься, девушка написала
– Я не понимаю, – заторможенно сказал молодой полицейский, – кто же тогда убил ее родителей?
– Она сама, – ответил старый полицейский. – У Рины началось обострение, и она воплотила свою вторую личность, придумав себе маньяка, который якобы следит за ней. Когда ее родные заметили, что у девушки проявились симптомы, о которых давно предупреждали врачи, они собирались положить ее в клинику, под наблюдение. Чтобы никто не пострадал, особенно сама Рина. Но они не успели. Девушка убила их, уверенная в том, что это делал Рэй. Были свидетели, которые видели, как Рина убегает из дома с кровью одежде. И в автомастерской видели, как она дернула рычаг. Никто не видел никакого светловолосого парня рядом с ней. Никогда. И да, тот прохожий. Его тоже убила Рина.
– То есть, выходит, каждый раз, когда она убивала, она видела фигуры? И воображала себе, что все это делал тот парень?
– Именно так. Но никакого парня не было. Все это была она.
– Черт возьми, Гленн. Черт возьми! У меня мозги почти сломались. Я все еще не понимаю и половины этой истории.
– История, которую я поведал тебе – это то, как видела происходящее сама Рина. Плюс то, что мы нашли в ее истории болезни и истории наблюдений за ней. И еще то, что было в ее многочисленных дневниках. Вот, откуда я знаю все эти подробности, парень.
– Постой. Значит, она все же вела дневники и хотела стать писателем?
– Да, все это так и было. Писателем она, конечно, не стала, хоть и была достаточно не в себе для этого дела. Ты ведь знаешь, писатели, они все не от мира сего, – Уолтер закивал. – Но, в некотором роде, книгу она написала. И я пересказал тебе сюжет этой книги.
– Как же все запутано, Гленн, – сказал молодой полицейский. – Но как она могла похитить сама себя?
– Две личности боролись за одно тело. После убийства родителей девушка сама уехала за город, нашла брошенный дом, истязала себя и морила голодом. Точнее, это делал Рэй, ее вторая личность. Вражда за тело шла с переменным успехом. Параллельно этому Рина делала записи в тетради, представляя все так, словно ее похитили и держат в плену. Точнее, ей все именно так и казалось, понимаешь, Уолтер? Она дописала свою «книгу» и покончила с собой. Рэй убил Рину. У нее в тетради так и было записано: он задушил меня и уехал отсюда, искать себе новую жертву. Что-то в этом роде. Сначала она записала свое убийство, затем совершила самоубийство. И, умирая от удушья, она была уверена в том, что Рэй задушил ее.
– Но на самом деле никакого Рэя не существовало, – задумчиво повторил молодой полицейский. – В это трудно поверить. Это действительно произошло с тобой?
– Это действительно произошло, но не со мной, слава господу нашему милосердному, а в моей полицейской практике. Это была самая кровавая и психически нездоровая головоломка в истории работы нашего отдела. Ты не представляешь, как тяжело нам пришлось, когда
– Поехали к Лайле, Гленн. Мне нужно выпить кофе.
– Поехали, парень, я тоже не откажусь.
– Знаешь, сегодня я позову ее на свидание, – признался молодой полицейский.
Старый полицейский ничего не ответил. Он хмыкнул и завел двигатель».
НЕ НАДО
Теплым осенним вечером в маленьком уютном сквере на выкрашенной в молочно-голубой цвет скамейке сидел мужчина средних лет и приятной наружности. Он читал книгу, думал и наслаждался. Наслаждался он многими вещами, помимо чтения, прекрасной для середины осени погодой и чистым, каким-то даже кристальным воздухом. Но об этом позже.
Был он брюнетом высокого роста с располагающей к себе улыбкой и таинственными глазами. Телосложение его терялось под одеждой, но нельзя сказать, что он был крепок или упитан. В общем, мужчина себе и мужчина – один из неприметных в толпе, который однако же при более близком рассмотрении становится приятен и симпатичен, несмотря на несколько отталкивающих черт внешности.
Кроме мужчины на скамье и детей на детской площадке в этот стремительно темнеющий вечер не было никого. Мужчине это было на руку. Он любил одиночество, как родного ребенка, если бы он у него был. Одиночество – страшно, он это понимал. Но одновременно это и дар невероятный. Дети не мешали мужчине читать. Потому что на самом деле чтение он забросил, едва среди ребятишек начались крики и громкая детская возня – то есть, практически сразу, как ребятишки появились на площадке и начали жестоко и беспощадно эксплуатировать каждый сантиметр каждой качели и аттракциона. Почему бы нет? Последние теплые дни. Вряд ли этой осенью выдастся еще один такой же погожий денек с ярко-голубым небом и одиноким разводом на нем, словно взяли и мокрой кистью провели по облаку. Мужчина любил детей и даже на них не разозлился за то, что они прервали его чтение. Пожалуй, ему и так надо было оторваться от путающихся строк и подумать о своем. Дети были лишь предлогом отвлечься.
«Так всегда бывает, – рассуждал про себя мужчина, слыша свой собственный голос, глубокий и гулкий, – сначала ты думаешь, что никого лучше уже не встретишь. А затем наступает день, когда ты приходишь в сквер, просто почитать, и видишь нечто новенькое. Это отметает все твои прежние мысли. Это помогает тебе забыться и вновь броситься в свой мучительно-сладкий омут… Омут ожидания события, к которому ты теперь всей душой стремишься».
Мужчина наблюдал за детьми, облизывал сухие губы, то и дело поднимал глаза к небу, выдыхал из себя какой-то словно спертый от долгого держания в легких воздух, затем, забывшись, снова задерживал дыхание, и когда обнаруживал это, понимал, что не вдыхает уже около минуты. Новая мука поселилась в мужчине, новая маленькая черная мука, но такая настойчивая, такая пламенная, что ей невозможно было не поддаться. Она испещрила горячими осколками всю внутренность мужчины – от горла и до самого паха. В паху особенно чувствовалась горячечная боль. С ней надо было что-то делать, иначе от нее можно сойти с ума.
Мужчина в очередной раз облизнул шершавые тонкие губы, поменял позу, положил книгу на колени и отправил мутный взгляд на детскую площадку. Тот скользнул по аквамариновой курточке, черному шарфику и рыже-каштановым прямым волосам нахмуренной, сосредоточенной девочки лет десяти-одиннадцати. Она выглядела старше своих товарищей, но мужчину это не оправдывало, нет, ни в коей мере не оправдывало. Да он и не старался найти себе оправдания – просто он уже давно привык… ко всему… этому.
Со стороны девочка казалась умнее тех, с кем играла на этой площадке, ее движения были более взрослыми, серые глаза – более осмысленными, действия – не такими резкими и необдуманными, как у остальных детей, хаотично носящихся по периметру. Наверное, именно поэтому мужчина и заметил девочку среди разномастной, бешеной толпы кричащих, спорящих, смеющихся детей – аквамариновое пятно не носилось, как угорелое, а спокойно ходило по грязному песочку от одной качели к другой, то и дело поправляло шарфик, так по-младенчески поднимая руки к лицу, в общем, выпадало из картины.