Одержимый
Шрифт:
— Мы съели блины с шоколадом, а потом гадалка предсказала тебе будущее.
— Блины были с корицей, — игриво поправила меня Энни. — Об этом дне я думала чаще всего. Идеальный выдался день. Ты вел себя идеально. Мы оба были идеальными.
Я попытался удержать ее взгляд. Но она отвела глаза.
— Знаешь, что сказала мне гадалка?
— Она сказала, что у тебя будет много денег.
Энни высвободила руки из моих.
— Это сказала тебе я. А она прошептала мне на ухо другое.
Энни опустила голову,
— Она сказала, что я стою перед трудным выбором. И добавила, что я пойду по тропе истинной любви.
Она отступила на шаг.
— Виски у тебя стали длиннее. Ой, да ты ранен!
На моей светло-синей футболке темнело рубиново-красное пятно.
— Стараниями Дейва Эллиота.
Она поднесла руку ко рту. Я не мог сказать, потрясение это, забота обо мне или злость. Почувствовал толику сомнений. Возникло ощущение, что Энни этот жест репетировала. Отогнал эту мысль.
— Они… они загрузили в мой компьютер одну программу.
Я в это уже поверил. Оставалось только найти доказательства, и я надеялся, что Энни мне в этом поможет.
— Безобразие. Черепашка, мне так жаль. Как он мог?
— Твой отец? Что, черт побери, происходит?
Ее лицо изменилось. Стало жестче. Решительнее. Такое я уже однажды видел — в Нью-Йорке, когда я заглянул на совещание банкиров, которое она вела, посвященное «Вестидж технолоджис». Внезапно появилось осознание, что я стал взрослым, а время бежало и бежит слишком уж быстро.
— Никому нельзя доверять, — озадаченно пробормотала она. — Я покончу с этим немедленно.
С тех пор как я последний раз видел Энни, прошла целая вечность. Рыба отрастила лапы, выползла на сушу, изобрела двигатель внутреннего сгорания, вот и Энни посуровела. Я всегда знал, что суровость в ней присутствовала, но надеялся, что в ее душе это одна из второстепенных составляющих.
— Я не для того четыре года изображала мертвую, чтобы все так закончилось. Он сотворил такое со мной. С тобой, Нат. С нами. Мы не можем позволить ему выйти сухим из воды. И теперь я могу остановить его, раз и навсегда.
— Меня это не волнует. — Я положил руку на рану. — Заживет. Это тебе не разбитое сердце. Энни, помнишь, о чем мы раньше говорили? Что ты не должна ползать в его дерьме. Хватит! Оставим его в прошлом, а сами пойдем дальше.
Не сказал — отчеканил. Так резко я с ней никогда не говорил. Конечно, я хотел поддержать ее, но при этом и направить на путь истинный. Она шагнула ко мне, ее лицо вновь изменилось, на этот раз смягчилось.
— Услышав, через что мне пришлось пройти, ты поймешь, что выбора у нас нет.
Глава 49
— Ты все еще меня любишь? — шепотом спросила Энни.
Я заглянул ей в глаза и шумно сглотнул слюну. Не думал, что нужен ответ, но она изучающе смотрела на меня, прямо-таки как на подопытного
— Конечно.
— Я собираюсь тебе кое-что рассказать. Не для чужих ушей. Строго между нами. Это большой секрет.
— Больше того, что доверил тебе я? Насчет знаков препинания, которые я добавил во все книги Фолкнера в библиотеке средней школы?
Смех.
— Энни, где Эрин?
— У нее все хорошо. Она у нас и в безопасности.
— «У нас»? Где она?
— Ты ее любишь?
— Нет, Энни. Господи, нет. Просто скажи, где она.
— Она в полной безопасности. Будь уверен. Скоро появится здесь. Пожалуйста, доверься мне.
Она увлекла меня в квартиру, которая сильно отличалась от залитого солнцем парка и белочек, в компании которых я представлял себе наше воссоединение. Энни усадила меня на диван, а потом огорошила:
— Во Франции чувствуешь себя гораздо более одинокой, чем уверяют тебя путеводители.
Она была в черных слаксах и синей блузе, безупречно подходящих друг другу. Так что выглядела, как генеральный секретарь Лиги юных. Заперла дверь, посмотрела в окно, убедилась, что ничего подозрительного нет ни на автостоянке, ни около дома, задернула штору. Она прошла на кухню, загремела посудой, потом полилась вода. Говорила она, не прерывая своего занятия.
— Там я провела первые два года после того инцидента. В деревенском доме на севере страны. Недалеко от Люксембурга.
— Так почему ты не позвонила мне, Энни? Я же думал, что ты умерла! Ты лежала в коме?
Она вздохнула:
— Пожалуйста, Нат. Я репетировала эту речь тысячу раз, дважды переписывала. Позволь мне выговориться до конца. Все так запутано, даже для меня, даже сейчас.
Я кивнул.
Энни вновь вздохнула.
— Я сидела в кресле-качалке у окна, которое выходило на маленький яблоневый сад. Чтобы удержаться от звонка тебе, начинала считать яблоки. Когда сбивалась со счета или не помнила, сосчитала ли какое-то конкретное яблоко, начинала вновь. — Голос звучал бесстрастно, потом в него добавилась грусть. — Изоляция, страх, одиночество, это хуже тюрьмы. Хуже смерти. Ты более не личность. В твоем существовании нет никакого смысла.
Энни вошла в комнату с кастрюлей из нержавеющей стали.
— Нынче я терпеть не могу календари. И знаешь почему? Потому что нужно ждать месяц, чтобы перевернуть страницу. И у тебя такое ощущение, что месяц этот никогда не закончится. На кухне того дома, где я жила, висел кондитерский календарь с десертами, от одного вида которых рот наполнялся слюной. Один, скажем, назывался «Шоколадный ров». Августовский лист украшало ванильное мороженое с вишневым сиропом, цветом напоминающим кровь. Этот календарь просто сводил меня с ума. Я не могла свыкнуться с мыслью, что могу переворачивать лист только раз в месяц.