Одетта. Восемь историй о любви
Шрифт:
Увы, сразу же после завтрака разразилась гроза.
— Какой прекрасный дождливый день, — сказал он, облокотившись на балюстраду, открывавшуюся в парк.
В то время как у нее создалось впечатление, что ее завлекли в тюрьму с решетками из дождевых потоков и заставили часами изнывать от скуки, он приветствовал новый день с тем же аппетитом, как если бы окружавший их пейзаж был залит солнечным светом.
— Какой прекрасный дождливый день.
Она спросила, чем же дождливый день может быть замечателен: он перечислил все оттенки неба, деревьев и крыш, которые
Она слушала. Счастье, которое он так остро испытывал, казалось ей абстрактным. Она его не ощущала. Однако абстракция счастья все же лучше, чем его отсутствие. Она решила ему поверить.
В тот день она попыталась проникнуть в мировоззрение Антуана.
Гуляя по деревне, она старалась обращать внимание на те же детали, что и он: видеть старинную каменную стену, а не проржавевшую водосточную трубу, очарование мощеных улочек, а не их неудобство для пешеходов, китчевые — но вовсе не нелепые — витрины магазинов. Разумеется, не так-то просто было прийти в восторг от работы гончара (зачем, спрашивается, месить глину в двадцать первом веке, когда в магазинах полно пластиковых мисок?!) или увлечься плетением ивовой корзинки — это напоминало ей ужас школьных уроков домоводства, где ее заставляли мастерить старомодные подарки, которые никогда не удавалось сбыть во время праздников. Она с удивлением обнаружила, что антикварные лавки не навевали на Антуана тоску; он понимал ценность старинных вещей, тогда как Элен чуяла исходивший от них запах тлена.
Шагая по пляжу, который порывы ветра не успевали высушить между двумя ливнями, она, утопая в песке, вязком как цемент, ворчала:
— Море в дождь, вот уж спасибо!
— Ну, в конце концов, что же ты любишь? Море или солнце? Посмотри, вокруг вода, горизонт, бескрайнее пространство!
Она призналась, что никогда раньше не замечала красоты моря и побережья, довольствуясь солнечным теплом.
— У тебя бедное восприятие! Как можно сводить пейзаж к солнцу?
Она согласилась, что неправа. Рядом с ним она с легкой досадой осознала, что его мир куда богаче, так как он всегда искал что-то удивительное и всегда находил его.
Они зашли пообедать в ресторан, который, несмотря на некоторую роскошь, был задуман в фольклорном стиле.
— Тебя это не смущает?
— Что?
— Что все это ненастоящее — ресторан, мебель, обслуживание? Что весь интерьер рассчитан на простаков вроде тебя. Может, это и высококлассный туризм, но это все-таки туризм!
— Это место настоящее, блюда тоже, и я в самом деле нахожусь здесь с тобой.
Его искренность ее обезоружила. Но она все-таки продолжала настаивать:
— Так значит, тебя здесь ничто не шокирует?
Он незаметно огляделся.
— Мне кажется, что обстановка просто прелестна и люди довольно милы.
— Эти люди ужасны!
— С чего ты взяла? Самые
— Ты посмотри на эту официантку. Она приводит меня в ужас.
— Ну что ты, ей двадцать лет, она…
— Да, именно в ужас. У нее близко посаженные глаза. Малюсенькие и посаженные очень близко к переносице.
— Ну и что? Я и не заметил. Она похоже тоже не замечает этого; она кажется уверенной в себе и своем обаянии.
— К счастью для нее, иначе ей бы пришлось покончить с собой! Или вон тот, сомелье: во рту не хватает зуба. Ты что, не заметил, что я избегала на него смотреть, когда он к нам обратился?
— Элен, не можешь же ты отказаться разговаривать с человеком из-за какого-то зуба?
— Очень даже могу.
— Он не становится от этого человеком второго сорта, недостойным твоего внимания. Ты шутишь, наверное: человечество не сводится к совершенным зубам.
Когда он переходил к подобным общетеоретическим выводам, настаивать казалось ей грубостью.
— Что еще?
— Ну, например, люди за соседним столиком.
— А с ними что не так?
— Они старые.
— Это что, недостаток?
— Ты хотел бы, чтобы я стала такой, как они? С дряблой кожей, вздутым животом, обвисшей грудью?
— Если ты позволишь, мне кажется, что я буду тебя любить, и когда ты состаришься.
— Не говори чепухи. А вон та девчонка?
— Что? Что может быть не так в несчастном ребенке?
— У нее явно плохой характер. А еще у нее нет шеи. Заметь, ее можно пожалеть… присмотрись к ее родителям!
— А что с родителями?
— Отец носит парик, а у матери базедова болезнь!
Он расхохотался. Он ей не верил, думая, что она специально подобрала эти детали для своего забавного скетча. Но Элен действительно было не по себе от того, что бросалось ей в глаза.
Когда юноша лет восемнадцати принес им кофе, Антуан склонился к ней.
— А он? Мне кажется, он недурен собой. Не вижу, в чем ты можешь его упрекнуть.
— Не видишь? У него жирная кожа и черные точки на носу. У него сильно расширенные поры!
— Однако я уверен, что все местные девушки ухлестывают за ним.
— К тому же он оставляет впечатление чисто внешней ухоженности. Осторожно! Сомнительная гигиена! Грибок на ногте ноги. При ближайшем осмотре здесь явно не обойдется без сюрприза.
— Ну, тут ты выдумываешь! Я заметил, что от него пахнет туалетной водой.
— Именно, это очень плохой знак! Туалетной водой себя обливают не самые чистоплотные юноши.
Она чуть было не добавила: «Поверь мне, уж я-то знаю, о чем говорю», — но оставила при себе этот намек на ее прошлую коллекцию мужчин; в конце концов, она не знала, что именно об этом известно Антуану, который, по счастью, учился в другом университете.
Он все смеялся, и она замолчала.
В последующие часы ей казалось, что она шагает по канату, натянутому над пропастью: стоит только отвлечься, и она упадет в пучину скуки. Несколько раз она даже ощущала ее глубину: скука словно тянула ее к себе, приказывала прыгнуть вниз, слиться с ней; у Элен кружилась голова, ей хотелось упасть. Поэтому она изо всех сил цеплялась за оптимизм Антуана, который с улыбкой неутомимо описывал ей мир таким, каким его ощущал. Она хваталась за его сияющую веру.