Один день Александра Исаевича
Шрифт:
— Правильно. Его уже, наверное, проинструктировали и вернули в камеру. Объект, под видом слухов от охраны, будет в курсе, за что тебя задержали. Вот тут можно будет и втянуться в беседу. А ты для достоверности здесь пару часиков побудешь. Чтобы время зря не терял, вон стопочка папок с документами тебе к изучению. Задача ясна?
— Так точно!
— Куда камерные двери открываются? — вдруг спросил подполковник.
— В коридор.
— А правильно как?
— Вот так и правильно.
— Почему?
— Чтобы из камеры не заблокировали, подперев, и из любого места коридора было видно
— Верно. А спрашиваю… Встречал одного деятеля в Ленинграде, молодым сотрудникам рассказывал, что камерная дверь должна открываться вовнутрь камеры, а где не так, значит это строил идиот. Пока я ему наше ведомственное пособие «Тюремное дело» тридцать девятого года издания под нос не сунул, не успокаивался… Мороженное будешь?
— Ещё спрашиваете!
* * *
За спиной снова зазвенели засов и запоры. Данька буркнул:
— День добрый.
— И вам, гражданин лейтенант госбезопасности, здравствуйте. Извините за любопытство, а это не вы бандеровца вчерась отпустили? — ехидно прищурившись, спросил сокамерник.
— Что значит, отпустил?! — переспросил Данька, усаживаясь на свои нары. — Не отпустил, а упустил! Сбежал он… А вам-то какое дело? И откуда про побег знаете?
— Мне и нет особого дела. Просто, услышал, охрана трепалась…
— Я бы этим трепачам языки укоротил!
— Да ладно, гражданин лейтенант, дело житейское. Отпустили и отпустили!
— Вам с первого раза непонятно?! Он сбежал!
— Да-да, так всем и говорите!.. Кстати, Александр Исаевич.
— А?
— Меня зовут Александр Исаевич. Солженицын.
— А! В таком разе, Данила Матвеевич.
— Очень приятно, гражданин лейтенант. Вы, Данила Матвеевич, не грустите, что украинца отпустили, украинцы тоже люди. Мы, русские, должны понимать их тягу к свободе…
— Какой свободе? — повысив голос, перебил Данька. — Что вы несете?! Я сам украинец, родом из Харькова! Вы не сильно много на себя берете, от имени украинцев тут выступать с националистической буржуйской пропагандой? А бандеровцы — пособники гитлеровских фашистов!
— Молодой человек, мы же не на политинформации, — ехидно ухмыльнулся Солженицын, — немецких фашистов уже два года как нет.
— А гной от них остался! Бандеровцы — злобные твари!
— Зачем же вы целый народ называете…
— Какой народ?! Я сказал «бандеровцы»! Их несколько тысяч. И эти твари вытворяют такое, что и гитлеровцы редко когда творили!
— Не преувеличивайте. Борьба за свободу всегда сопровождается…
— Чем?! — выкрикнув, переспросил Данька. — Чем сопровождается? Вырезанием польских сёл? Сжиганием белорусских деревень? Если они «борются за свободу», почему они не воевали против немцев? Почему во время оккупации нападали на наших партизан? Почему участвовали в карательных операциях?
— На войне перегнуть палку каждый может.
— Это вы называете «перегнуть палку»?! А убивать грудных детей на глазах родителей, вспарывая живот, и засовывать их кишки матери в рот — эта мразь просто «погорячилась»? А насиловать бандой девушку только за то, что она учительница и убить её, расчленив тело — это твари «перегнули
— Фу, Данила Матвеевич, какие гадости вы пересказываете. И сочинил же кто-то подобное!
— Сочинил? Да я только вчера оттуда приехал! Это всё собственными глазами! Я это видел! Видел! Сам.
— Ну, а что вы хотели, это же война. Там всякое бывает. И законные трофеи. Меня если бы зимой сорок пятого не арестовали, так тоже не отказался бы с немками повесели…
— Что?! — перебил Данька, глаза его налились кровью, в висках стучало, он до хруста сжал кулаки и, начав медленно вставать с нар, произнёс по слогам: — По-ве-се-литься?! — Перед глазами лейтенанта стояло зверски растерзанное тело молодой учительницы.
— Но-но-но! Гражданин лейтенант, — заметив перемену в лице собеседника и готовые к бою кулаки, испуганно протараторил Александр Исаевич, — если вы сердитесь, значит неправы!
Сказалась специальная подготовка. Постояв напротив вжавшего голову в плечи Солженицына с минуту, Данька смог совладать с эмоциями. Он мысленно напомнил себе судьбу убийц учительницы — возмездие в этом случае произошло, а сидящая перед ним тварь не для того здесь находится. Тем более, он сексот и провокация — один из методов его работы. «Я забылся, это непрофессионально, — подумал Данька. — С другой стороны, забывшись, я повёл себя правильно, естественно, а это уже профессионально. Что дальше, психануть или успокоиться? Психануть — по-мальчишески, его харя моих кулаков не стоит. Взять себя в руки — профессионально».
Данька поиграл желваками, несколько раз сжал кулаки и неспеша снова опустился на нары. Глядя на оппонента прищуренными глазами, он негромко и медленно проговорил:
— Знаешь что, Александр Исаевич, я так думаю, что эту хрень про Юпитера, который сердится, придумали для таких мразей как ты…
— Что вы себе позволяете, молодой человек, да я старше, я вое…
— Молчать! — повысил голос Данька. — Я не всё сказал! Так вот, придумали для таких мразей как ты. Потому что любой честный человек на ложь, на подлость не может не сердиться. Честный человек не может мириться с ложью и подлостью, они выводят честного человека из себя, он сердится! Это подлецам все равно, они ложь и подлость принимают с улыбочкой и спокойствием. А теперь, поясни, пожалуйста, что ты там рассказывал про свободу для украинцев, и для каких?
— Я в подобном тоне не могу…
— А я могу тебя поспрашивать как, бывало, твоих любимых бандеровцев спрашивал. Вот только рукава закатаю…
— Ну, если настаиваете, — стукач испуганно пошел на попятную. — Надо проявить благоразумие! Раз уж поднялось националистическое движение, украинцы хотят отделиться, то пусть отделяются и поживут самостоятельно, если смогут. Украинцы имеют право говорить на своём языке, они имеют право получить вывески на украинском. Не надо их ловить, пытать, казнить. Вам так жалко одесских пляжей и черкасских фруктов? Пусть отделяются!