Один день, одна ночь
Шрифт:
– А днем у нас дверь нараспашку всегда. – Маня улыбнулась. – Уборщица приходит, слесарь, бывает, «Скорая» приезжает. Софья Захаровна, она у нас старшая по подъезду, в одиннадцать часов подъезд запирает. У нас все строго, как в студенческом общежитии!.. Если б Анатоль в одиннадцать уже там лежал, комендантша такой шум подняла бы! И Ольга с Дэном уходили уже после двенадцати, и никого в подъезде не было...
Сравнение с общежитием капитану понравилось. Она, эта писательница, вообще нравилась ему все больше и больше.
...Значит, начать надо с соседки. Потом журналисты, пропади они совсем, потом супруга покойного
Проверить, кто чего наследует, это самое главное!.. Когда-то следователь Петрушин в Школе милиции объяснял, что мотив зачастую бывает самый что ни на есть распростой! Убили жену, хватай мужа, и наоборот, в девяти случаях из десяти не ошибешься!..
– А выходит так, что супруга покойника от вас только утром уехала? – отвечая мыслям про жену, которую следует хватать, спросил капитан.
– Выходит так.
– Это каким же образом она уехала, если в подъезде лежал труп ее мужа? Перешагнула, что ли, и по своим делам направилась?
– Да ну вас, – сказала писательница Поливанова и по-кроличьи дернула носом. – Ничего она не перешагивала! Но когда соседи шум подняли и стали... вас вызывать, я ее выпроводила. Ну, что вы на меня так смотрите? Ну да, я знаю, так нельзя, у меня друг – полковник, всю жизнь в органах прослужил! Ну да, ну, нельзя! Но я как представила, что все сейчас на нее накинутся с разными вопросами, а она и так не в себе, да еще не просто с бодуна, а с очень конкретного бодунища!..
Капитан хотел сказать что-то очень возмущенное, но Маня сердито сунулась к нему, и он закрыл рот.
– Я ей сообщила, что Анатоль лежит у нас в подъезде и сейчас здесь начнется свалка. Она, по-моему, толком ничего не поняла. И я ее проводила.
– Мимо трупа супруга?
Маня Поливанова пожала плечами:
– Нет. Не мимо трупа.
– А как же?! Или она из окна вылетела?
– За лифтом есть черный ход, – сообщила писательница, как нечто само собой разумеющееся. А что, мол, такого?! Подумаешь, черный ход! – Он, конечно, давно и безнадежно заперт, но у нас есть ключ. Еще от прадедушки остался. Вон, в комоде в верхнем ящике лежит, можете посмотреть. Я иногда им пользовалась, когда мне требовалось смыться от кавалера. Ну, это еще когда я маленькая была. Мы спустились на лифте, я открыла дверь и выпустила ее. Трупа она не видела. Мы из лифта повернули в другую сторону, сразу к черному ходу.
– А кто еще через этот ход?..
Маня перебила:
– Да никто! И я-то им десять лет не пользовалась! Или даже больше! А тут вдруг пригодился.
– Н-да, – сказал капитан неприязненно. – Пригодился.
Нужно осмотреть этот самый ход и замок! Может, убийца как раз таким образом и вошел. А если так, выходит, знал, что дверь, мало того, что существует, но еще и отпирается!
Мишаков посидел немного. Уходить ему не хотелось, хотя давно пора бы за работу браться.
– Значит, я вас вызову или, может, сам заеду, – зачем-то пообещал он, и скулы у него покраснели.
...Я как будто напрашиваюсь! А я не напрашиваюсь! У меня служба, мне прохлаждаться некогда.
–
...Хорош гусь! Бросил бабу разбираться, а сам смылся в кабинетик по-тихому!
Маня поднялась, сразу сделавшись очень высокой, почти с капитана ростом, он покосился – ну, не нравятся ему высокие женщины, что поделаешь! – и зашагал следом за ней по широченному коридору, в котором жили книги, великое множество книг. Она на цыпочках подкралась к высокой двустворчатой двери, приоткрыла, заглянула и махнула рукой – можно!..
...Видать, ферт еще где-то затаился.
Капитан вошел и замялся на пороге, не смея ступить в уличных ботинках на ковер.
Ковер, громадный, отливавший белесым шелковым блеском, закрывал только середину начищенного паркета. По паркету скакало солнце. Летний ветер отдувал белую занавеску, и Москва шумела за толстыми стенами старого дома негромко, приятно.
– Проходите! – позвала Поливанова. – Что вы там мнетесь!.. С правой стороны научная литература, у меня и прадед, и дед, и отец были авиационными инженерами. А слева все подряд. Там энциклопедии, Британская, Брокгауз и Эфрон, потом всякая классика, повыше просветители и поэты, их никто никогда не читает, а пониже Гончаров, Толстой и все остальные. Достоевского я в угол засунула, не люблю! Я как возьмусь его читать, мне сразу повеситься хочется! А здесь детективы – Дик Фрэнсис, Рекс Стаут, ну, Агата, разумеется! И наши, конечно. А с той стороны иностранцы. Хотите посмотреть?..
Капитан Мишаков и так смотрел во все глаза.
Книги были старые, заслуженные, много раз читанные. Должно быть, их брали с собой в постель, проливали на них кофе, читали на полотняном диване в мягком вагоне, который, покачиваясь, вез дедушку-инженера с супругой-инженершей на курорт в Цхалтубо!.. Книги носили в портфелях и под мышкой, читали за завтраком, скосив глаза и тыкая вилкой мимо яичницы, прятали от завуча под черный форменный школьный фартук или синий пиджачок с нашивкой на рукаве, одалживали друзьям, а потом требовали, чтоб вернули, и возвращали не все – вон у Островского четырнадцатого тома не хватает!..
Новые, современные, в залихватских глянцевых обложках, соседствовали со старыми вполне мирно. Их сияющие самодовольные переплеты расцвечивали благородные седины старых книг, как пластмассовые заколки с нелепыми ромашками и розами, налепленные на строгие прически, но вовсе не казались неуместными!..
– Хотите что-нибудь взять почитать?
Капитан Мишаков повел плечом, сфокусировал зрение, увидел в потоке золотого тягучего света Маню, притулившуюся задницей к краю письменного стола, с трудом соотнес ее с книжным царством и обозлился.
Подумаешь, хозяйка Медной горы!.. Писательница!.. Да если б он, капитан Мишаков, перечитал такую уймищу книг, может, тоже стал бы писателем!.. Получше этого самого Достоевского!.. Понесло его книги смотреть, как будто он на самом деле друг семьи и... ровня этим гордецам и интеллектуалам, провалиться бы им!..
– Телефончик не выключайте, – сказал он неприятным голосом и шагнул в коридор. – И Александру Павловичу передайте, чтоб не выключал!
Маня пошла за ним, рассматривая крепкий затылок, заросший короткими – по уставу! – волосами.