Один год из жизни Блюхера

Днем 20 ноября 1917 года по заснеженным улицам из конца в конец Челябинска — от вокзала в зареченские Красные казармы — проследовала колонна хорошо экипированных и вооруженных бойцов. Это был Сводный отряд самарских и уфимских красногвардейцев.

Впереди отряда шли двое — командир и комиссар. Их совместная служба началась лишь несколько дней назад. Знакомиться по существу стали, когда уже в эшелон погрузились.

…Валил снег. Густые и влажные хлопья врывались в теплушки. Но двери их по-прежнему оставались распахнутыми настежь. Жаром дышали раскаленные печки-буржуйки. Заливисто рассыпались гармошки, гремели раскаты могучего «Ермака».

— Отвоевались, касатики. По домам едут. Пора бы и нашим, — судачили на станциях молодухи, по складам разбирая коряво выведенные мелом надписи на вагонах: «Демобилизованные»…

В дверях штабной теплушки сидели командир и комиссар отряда. Командир, защищаясь от снежных хлопьев, глубже надвинул козырек офицерской фуражки с артиллерийским черным околышем. Во взгляде, которым он провожал бегущий вспять каменистый откос, было полное равнодушие. Комиссар же вел себя по-иному. Крутил непокрытой головой туда-сюда, ловил цепким, внимательным взглядом стремительно меняющиеся картины природы.

— Горы-то, смотрите, какие!

— Обычные, уральские, — буркнул командир.

— Карпаты, пожалуй, не лучше.

— А вы что, комиссар, не из русских?

— Не шутите, Садлуцкий. Или по обличию не видите?

— Да фамилия у вас странная: Блюхер, — командир подчеркнуто растянул последнее слово.

Комиссар нахмурился, свел брови к переносице и ответил:

— За то с господ спрашивайте, что приклепали когда-то такую кличку моему прадеду Лаврентию. Отменным воякой он был. Домой с турецкой возвратился — вся грудь в крестах и медалях. Вот и произвел его барин, потехи ради, во фельдмаршала Блюхера…

— А раньше, — продолжил после паузы, — фамилия у нас была русская, Медведевы. Я ж из деревенских, из Барщинок, что под Рыбинском. Да пожил там недолго. Проучился две зимы в приходской — отец сказал: хватит. Увез в Питер, к купцу в лавку устроил. Потом я в Москву укатил, слесарем на Мытищинском вагонном работал. Да тоже недолго. В Бутырку на три года упрятали за то, что народ на забастовки подбивал. Вышел на волю — война. На фронт погнали…

Садлуцкий оживился и, не скрывая любопытства, спросил:

— И с Карпатами там познакомились?

— На всю жизнь запомнились. Под Тернополем ран нахватал. Долго тогда колдовали надо мной врачи. Три раза санитары из операционной в мертвецкую носили. Да не дался ей, старой… Выкарабкался. Списали по чистой. Все, отстрелялся, думал. Но грянул Февраль, и партия направила к солдатам: большевиком в шестнадцатом

— Надо будет — повоюем. Во мне можете не сомневаться, — отчеканил Садлуцкий. — Я подписался служить честно. Верю, ваша власть твердая. Твердая и справедливая.

Замолчал, задумался. Комиссар тоже ушел в себя. Вспомнил последний разговор с председателем Самарского военно-революционного комитета В. В. Куйбышевым. Поздний вызов к нему не удивил. Такое и прежде случалось не раз. Валериан Владимирович приступал к делу без предисловий:

— Товарищ Блюхер! Ревком решил послать вас в качестве комиссара вооруженного отряда в Челябинск. Мы только что получили задание из ЦК от товарища Ленина и остановили свой выбор на вас. Поручение чрезвычайно ответственное. Дутов, захватив Оренбург, отрезал Среднюю Азию от Центра, сейчас дутовские отряды окружили Челябинск и тем самым создают угрозу движению продовольственных поездов на запад, к Москве и Петрограду. Центральный Комитет принимает меры по ликвидации челябинской пробки. Посылаются отряды из Петрограда и с Урала. Нам поручено выделить не менее 500 человек с артиллерией из революционных полков и вновь созданных рабочих отрядов. Вы в качестве комиссара должны обеспечить эту важную операцию [1] .

И вот уже отряд вторые сутки в пути. В Уфе к самарцам присоединилось еще 400 красногвардейцев. До Златоуста ехали без особых препятствий, но едва перевалили в Азию — на станциях появились казаки. Выручила бойцов отряда сметка комиссара. Он загодя распорядился сделать на вагонах надписи: «Демобилизованные». Проинструктировал, как следует вести себя. Блестяще справлялся со своими обязанностями командир отряда бывший капитан артиллерии В. К. Садлуцкий. Обычно угрюмый и неразговорчивый, он быстро находил на остановках общий язык с железнодорожным начальством и старшими казачьих застав. Как видно, действовал и блеск офицерских погон.

…Блюхер, развернув газету, придвинулся к Садлуцкому, прервал затянувшееся молчание:

— Послушайте-ка, до чего договорился Дутов. Хочет свою казачью федерацию строить. Казаки-де — особая ветвь великорусского племени и должны считаться нацией.

— Слыхал я, Василий Константинович, как-то оратора из их же, есаульской братии, — откликнулся Садлуцкий. — Так тот все доказывал, что казаки и по духу даже не русские, к англичанам ближе. А посему не следует казачеству сливаться с остальной массой российских граждан, ему надлежит свое государство иметь.

— Теоретики! — усмехнулся Блюхер.

Перехитрив казаков и на станции Шершни, «демобилизованные» получили разрешение проследовать через Челябинск. Перед самым вокзалом эшелон остановился. К штабному вагону подошли двое гражданских. То были руководители челябинских большевиков Е. Л. Васенко и С. Я. Елькин. Блюхер слышал о них еще в Самаре и, коротко назвавшись, обнялся как со старыми знакомыми. Садлуцкий начал представляться по-военному, но Васенко сразу же сбил его с официального тона: