Один год
Шрифт:
– Значит, работаешь? - спросил Жмакин.
– Выходит, так.
– А у меня дельце есть.
– Хорошее?
Жмакин улыбнулся. Значит, работа у Хмеля работой, а дельцем все-таки заинтересовался? Недаром смотрит в упор.
– Какое же дельце? - спросил Хмеля, покашливая и наливая водку.
– Складишко один надо взять небольшой, - врал Жмакин. - Шоколад ящики, марочные вина есть, коньяки дорогие, консервы, разная хурда-мурда. На продажу не потянет, а для себя пригодится, день рождения справить или красиво к девушке пойти, не с пустыми
– Нет, не сделали, - ответил Хмеля, словно не замечая протянутой руки. - Ты ж, Алешка, карманник, щипач, для чего тебе соцсобственность брать?
– За мою жизнь тревожишься?
– Э, да брось, Жмакин!
– С чего мне бросать! Или ты мне зарплаты будешь платить?
– Да что, Псих, нам с тобой говорить, - лениво произнес Хмеля, - для чего?
– Хмеля! - предостерегающе, почти грозно сказал Жмакин. - Эй, Хмеля! он поставил стакан. - Продаешь?
Хмеля молчал. Несколько секунд Жмакин внимательно его оглядывал, потом осведомился:
– Куда в гости собрался? Костюмчик приличный, бостон, что ли? На трудовые деньги построил или как?
Хмеля с тихим вздохом рассказал, что действительно собрался в гости к одному старому дружку, некоему Сдобникову. Вот и приоделся. Костюм же построен на трудовые, других денег у него теперь не бывает.
– Не продаешь, значит?
– Покупаю, Жмакин, - сказал Хмеля грустно и подергал длинным белым носом, - покупаю, и задорого.
– Что покупаешь?
– Все.
Он замолчал и опустил голову.
– Да ну тебя к черту! - крикнул Жмакин. - Не крути мне! Что ты покупаешь?
– Разное.
– Ну что, что?
– Три года на канале покупал, - сказал Хмеля. - По четыреста процентов выработки плачено, а на канале знаешь какой процент? - Он вздохнул и посмотрел пустой стакан на свет. - И купил. На! - Он порылся в кармане, вынул паспорт и протянул его Жмакину. - Чего смотришь? - вдруг изменившись в лице, крикнул он. - Чего разглядываешь? Думаешь, ксива? Не видал ты такого паспорта, Псих, в своей жизни. Все чисто. На, гляди! Хмелянский, Александр Иванович, год рождения, на! Видал? И не Хмеля! Никакого Хмели здесь нет. И попрошу! - Он стукнул ладонью по столу так, что зазвенели стаканы, но вдруг смутился и, забрав у Жмакина паспорт, отошел к шкафчику. - Да что говорить, - сказал он, - как будто я виноват. "Продаешь?" А того не понимаете... - Он что-то забормотал совсем тихо и улегся на свою белоснежную постель с сапогами, но тотчас же сбросил ноги и выругался.
– На сердитых воду возят, - сказал Жмакин, - шагай сюда, выпьем еще, Александр Иванович Хмелянский.
Хмеля сел к столу. Волосы его торчали смешными хохолками.
– Итого, перековали тебя чекисты? - спросил Жмакин. - Все в порядке?
– Все в порядке.
– А рецидивы бывают?
– Ничего подобного, - сказал Хмеля, - я, брат, строгий.
Он взглянул на Жмакина из-под очков и хитро улыбнулся.
– Законники, - сказал он, - юристы.
– И провожали
– С оркестром. Костюм этот дали, - добавил Хмеля, - ботинки, рубашку.
– А здесь как же?
– Ничего.
– Ты за какой бригадой сидел? У Лапшина сидел?
– Сидел.
– А когда вернулся - был у него?
– Нет. В кинематографе встретил.
– И что он?
– Подмигнул мне.
– А еще?
– Велел зайти. Я, конечно, зашел. "Все, спрашивает, в порядке?" - "Все в порядке", - говорю. Посмотрел мой паспорт. Спрашивает: "Балуешься?" Я говорю: "Нет, гражданин начальник, с нас довольно". - "Да, говорит, иди, Хмелянский, будь здоров". Я ему: "Слушаю, товарищ начальник, до свиданьица". А он мне: "Нет уж, говорит, Хмелянский, зачем до свидания, наши свидания, говорит, авось кончились. Будь здоров!"
– С тем и пошел? - спросил Жмакин. Ему вдруг стало жарко до того, что он весь взмок.
– Да, - медленно и важно сказал Хмеля, - с тем и пошел. Может, чаю хочешь? - неожиданно спросил он.
Жмакин молчал.
– Ты ему теперь позвони, Лапшину, - сказал он погодя, - позвони, что, дескать, Лешка-Псих в Ленинграде, сорвался из лагерей. Также Жмакин и Володеев. Позвонишь?
– Позвоню, - в упор глядя на Жмакина, сказал Хмеля.
– Неужто позвонишь?
– Позвоню, - отводя взгляд, повторил Хмеля.
– За что же это, Хмеля? Чем я перед тобой провинился?
– Передо мной ты не провинился, - с трудом сказал Хмеля, - но как же я могу? Вот, к примеру, я работаю на Бадаевских складах, на разгрузке продуктов из вагонов. И вдруг, допустим, я узнаю, дескать, подкопались и делают нападение на наше масло. Как я должен поступить?
– Хмеля, - сказал Жмакин, - мы же с тобой в одной камере одну баланду одной ложкой жрали. Кого продаешь, Хмеля?
– Лучше бы ты ушел от меня, Лешка, - сказал Хмеля со страданием в голосе, - ну чего тебе от меня надо?
– А где я ночевать буду? - спросил Жмакин.
– Где хочешь.
– Я здесь хочу, - криво усмехаясь, сказал Жмакин, - во на той кровати.
– Здесь нельзя.
– Почему?
– Не могу я жуликов пускать, - с тоской и страданием крикнул Хмеля, откуда ты взялся на мою голову? Уходи от меня...
– Гонишь?
– Разве я гоню...
– Конечно, гонишь...
– А чего ж ты мне - продаю, да легавый, да ксива...
– Ну, раз не гонишь, я у тебя останусь на пару дней, пока квартиру не найду.
– Нельзя у меня, - упрямо сказал Хмеля, - я говорю нельзя, значит, нельзя.
– Да тебе же выгодней, - все так же криво улыбаясь, сказал Жмакин, напоишь меня горяченьким, я спать, а ты в автомат и Лапшину. Меня повязали, тебе благодарность - всем по семь, а тебе восемь. Четыре сбоку, ваших нет. Он скорчил гримасу, допил водку и, глумливо глядя на Хмелю, снял пальто. Для твоей выгоды остаюсь.
Хмеля смотрел на него из-под очков с выражением отчаяния в близоруких светлых глазах.