Один из многих на дорогах тьмы

Манова Елизавета Львовна

– Может быть, - ответил Другой.
– А что?

– Я узнал. Вот сейчас, когда ты сражался с Белой Смертью... Это было совсем как в этих снах.

– Ну и что?

– Даггар удивлялся, что они еще живы... лишних семь лет. Потому, что ты был во мне?

– Может быть, - равнодушно ответил Другой, и Торкас подумал: ему все равно. Но ему не может быть все равно - разве он за этим вернулся?

– Выбрось глупости из головы!
– приказал Другой.
– Я в эти игры не играю, и тебе не дам. Это смерть - и скорая смерть...

–

Я не боюсь смерти!

– Дурачок! Это для меня смерть только немного боли, и немного тьмы перед новой болью, для тебя смерть - это смерть. Ты мне нравишься, Торкас, - сказал Другой.
– Слишком долго я был один, и мне приятно, что рядом со мной есть еще кто-то. Я не прочь немного продлить эту жизнь.

"Мама!
– подумал Торкас.
– Мама, дай мне слова, чтобы его убедить! Я совсем этого не хочу, но я унаследовал долг..."

Мальчика тянет в драку, лениво подумал он. Непросто будет его удержать. Смешно: я хочу удержаться от драки! Но в этот раз я не хочу умирать. "Почему я даю себя убивать?
– хмуро подумал он.
– Что будет, если теперь я не дам им себя убить?"

7. ЗАСАДА

Вот и все. Простились с Даггаром и Майдой. Простились со слугами невидимками, которые вдруг обрели естество: один глубокий старик, двое - в тех же годах, что Даггар. Простились с Рансалою; грохнули за спиной ворота, и снова пылит заброшенная дорога, и серое небо вдали сливается с серой землей.

Расшумелись, подумал о спутниках Торкас, рады, что выбрались из Рансалы. А Тайд молчит и поглядывает с тревогой, и Другой затих, словно вовсе исчез, но он никуда не ушел, он где-то во мне, и от этого как-то увереннее и спокойнее. В се равно, как сильный отряд у тебя за спиной.

Через несколько я увижу маму, подумал он, и она сразу встала перед глазами. Девочка в черном со строгим и прекрасным лицом, и в глазах у нее тайна. А у Энраса не было Тайны, подумал он, почему же она его так любит? Я увижу маму, подумал он, и расскажу о Даггаре и Майде. А отец... что я должен сказать отцу? Я люблю отца и почитаю его, но мне не хочется говорить ему все...

Тишина стояла кругом - только топот дормов и звяканье сбруи. Давно уже скрылись из глаз башни Рансалы, и день наливался тяжестью и духотой. Тихий день, но внутри холодок тревоги. Острый тоненький холодок, как жало змеи.

Они ехали, день тянулся к закату, и тревога делалась все сильней.

– Что там?
– спросил у Безымянного Торкас, но тот не ответил ему. И когда впереди показались люди, он тоже не дрогнул внутри. Он знает, что делает, подумал Торкас, а я не знаю, что делать мне.

Люди в серых плащах, но не горцы - другая повадка и иначе сидят в седлах. Их в трое больше, подумал Торкас, трое на одного, бывало хуже...

Миг - и вот мы готовы к бою. Тайд по левую руку, Кинкас - справа, остальные трое за нашими спинами. И когда они налетели на нас, мы привычно сомкнулись в круг мечей. Круг мечей, молчаливая доблесть Такемы; малое

против большого - но мы стоим до конца, как стоят наши скалы.

Странный, безмолвный бой. Мы молчим, потому что наш клич - это лязг мечей о мечи, но молчат и они, только звон мечей о мечи, только хрип и стоны и редкие крики боли. Кто-то упал позади, но я не могу обернуться. Мы еще держим круг, нас мало, нас слишком мало, Я ошибся, подумал Торкас, надо было пробовать прорваться, вон, справа, подъезжает еще отряд.

Он свалил того, кто был перед ним, и достал того, кто напал на тайда. Удар! Он еле успел прикрыться, отбил, ударил, снова ушел. Обманный выпад и его меч яростно взвизгнул, сметая голову с плеч, но Кинкас охнул, упал и круг мечей разомкнулся.

Он не успел почувствовать страх - Другой откинул его, как щенка; меч вдруг стал легким, словно тростинка, слишком легкий, подумал он, и больше он ничего не думал, он просто смотрел чужими глазами: не его это были уже глаза, не его это было теперь тело.

Так в суш обходится с зарослями пожар.

Миг - и в руках у странника два меча, и то, что он делает с ними, непостижимо.

– Хей!
– он врубается в самую гущу, а все остальные словно стоят, и вялые медленные удары ничем не могут ему повредить.

– Хей!
– два меча вонзаются в плоть, рубят, крошат, сметают с дороги. Они бегут, но Другой быстрей, он встает на пути и рубит, крошит, сметает.

– Не надо!
– взмолился Торкас.
– Хватит!
– но он засмеялся безрадостно: - Нет, малыш! Никто не должен уйти, потерпи, и никто не ушел, он один стоит среди трупов, залитый кровью.

Тайд, подумал Торкас. Где Тайд? И другой глянул на скопище трупов.

Все погибли, когда ты покинул круг!

Нет, малыш. Двое еще стояли, когда я погнал это стадо. Глянь - ка за ту скалу.

Они там и были, Тайд и Лонгар, израненные, но - слава Небу!
– живые. Лонгар сумел подняться, но Тайд, лежал на земле, и Безымянный встал рядом с ним на колени, осмотрел кое - как перевязанный бок, покачал головой и сказал угрюмо:

– Крепко тебя достали!

– Господин!
– сказал Тайд еле слышно. Очень бледен он был, и губы его запеклись, но в суровых его глазах не было страха.
– Ты уже бог, господин?
– спросил он.
– До конца?

– Нет, - ответил Другой.
– Только на время. Потерпите, - сказал он. Я скоро вернусь.

И мы бредем среди изувеченных тел, отыскивая того, в ком теплится жизнь.

И смятое смертной мукой лицо и глаза, исходящее смертным страхом.

– К то вас послал?
– спросил Другой.
– Глупец!
– сказал он, - я бог! Я достану тебя и там!
– кровавый меч указал на кровавое небо, и бледные губы шепнули: - Ваннор.

– А!
– сказал Безымянный.
– Знакомец!
– и страшный меч оборвал последнюю боль.

– Тайд!
– сказал Другой.
– Ты можешь ехать верхом?