Один из многих на дорогах тьмы

Манова Елизавета Львовна

Он пришел. Он возник, он обрушился, он ворвался - и не стало черной стены. Черный ком, грозовая туча, где, как молния, блещет меч. И она увидела: болорцы не сдвинулись с места. Просто стоят и смотрят, как бог убивает черных. И она улыбнулась - в себе - безрадостно и обреченно: еще один узел развязан, осталось совсем чуть-чуть...

Сильные руки сняли ее с пьедестала. Он пробился ко мне, мой мальчик, мой бог. Мой! Не сын мой, не муж мой - но мой...

– Торкас!
– воскликнул Вастас и сжал его руку. Взглянул в лицо - и тоскливо отвел глаза.

Правда ли, что в страшном взгляде бога мелькнула жалость?

Рослый болорец проталкивался к ним. Он был один - и толпа его пропустила.

– Ронф!
– сказал Безымянный.
– Я рад тебя видеть! Признаешь ли ты моего отца?

– Мы разделили хлеб, - сказал болорец.
– Я не враг ни тебе, ни твоей семье.

– Сними повязку, отец!
– приказал Другой, и Вастас, помедлив, выполнил приказание. Тревожный шорох - и короткий вздох облегчения, когда болорец в ответ обнажил лицо.

– Я Ронф, сын Тарда, - сказал болорец.
– Я узнал тебя, хозяин Такемы. Не мне решать, чем закончится наша вражда, но в Ланнеране мы с тобой не враги.

– Ты говоришь за всех?
– спросил его Вастас.
– С кем будут коричневые плащи?

– Я присягал Ланнерану, - ответил Ронф.
– Если Ланнеран пойдет против черных, болорцы пойдут за ним.

– Ладно, - сказал бог, - тогда за работу!

– Нет!
– Вастас поднял руку, и голос его, суровый и властный, перекрыл все голоса и заставил смолкнуть толпу.
– Забери мать и уведи в безопасное место. Теперь это дело не твое и не ее. Мы - люди, - сказал он, - мы сами искупим вину и сами заслужим право на жизнь!

И еще один узел развязан...

11. СВОБОДА

Все дальше уходила она от живых, и вокруг нее было теперь лишь неживое. В Дом Ранасов привел он ее, в давно ушедшие годы. Ее встретили Ранасы, они улыбались ей, и она улыбалась им, хоть Ранасов нет на свете. Только сладкие, горькие воспоминанья...

Никому Он не дал с ней говорить. В тихой комнате оказалась она; там на стенах цвела и печалилась роспись: чистая зелень, веселая синева, золотые плоды, голубые воды...

– Я уйду отсюда, - сказала она себе.
– Здесь душе моей не будет так одиноко...

– Аэна!
– позвал ее бог. Он принес еду и питье, но ей уже ничего не надо.

– Подкрепись, - приказал он, - и я расскажу тебе все. Он не умер, Аэна!

Долго-долго глядела она на него - на родное лицо и чужие глаза, где угрюмая горькая сила и безжалостная доброта, но не ложь, нет, он не жесток, он не стал бы ее терзать бесполезной надеждой.

– Ешь!
– велел он, и она немного поела.

– Пей!
– велел он, и она отпила из кубка вина.

– Я попал в ловушку, - сказал он, - в Святилище Тьмы. В вашем мире полно флуктуаций, - сказал он, - надо же было нам туда угодить!
– он ходил по комнате - страшный, легкий, полный темной упругой силой, и она безмолвно следила за ним.
– Торкас во мне, - сказал он, - но одновременно быть мы не можем - или он, или я. Я должен уйти, - сказал он, - и я уйду.

Я еще не знаю, как это сделать, но я уйду - и он будет жив.

– Великий, - сказала она, провожая его глазами, - ты знаешь сон про огненное кольцо?

И он обернулся.

– Много раз ты отбрасывал меня в темноту, и оно сжигало тебя. Я больше так не хочу.

– Девочка!
– сказал он, и голос его был мягок, и спокойная твердая нежность была в глазах: - Что ты тревожишься о пустяках! Я столько раз уже умирал, что для меня это плевое дело. Трудность не в том, - сказал он, мне нельзя умереть, потому что Торкас тоже умрет. Мне надо просто уйти, а это противоречит... Ладно!
– сказал он.
– Потерпи. Думаю, что сумею.

– Великий!
– сказала она сердито.
– Я не умею лукавить и говорю только то, что хочу сказать. Я хочу, чтобы Торкас был жив!
– сказала она.
– Если он умер - умру и я. Но ты не обязан умирать за него. Довольно того, что ты сделал для Энраса, когда избавил его от позора и мук. Пусть будет, как есть, - сказала она, - ты останешься - мы уйдем.

– Глупости!
– сказал он.
– Никто мне не должен. Аэна, - сказал он, ты что, не любишь сына? Разве мать смеет так говорить?

– Да!
– сказала она.
– Я - плохая мать! С той ночи, когда ты впервые ко мне пришел и назвал его имя, я знала, что он обречен. И я согласилась, - сказала она.
– Я зажгла для тебя огонь и служила ему. Молитвой и огнем я тебя привязала, чтобы ты не покинул нас. Да, я плохая мать!
– сказала она.
– Это я погубила Торкаса, а не ты. Это я определила его судьбу. Я знала, что ты однажды проснешься, - и Торкас умрет, но потом ты сделаешь то, что не сделал Энрас: спасешь всех живущих и детей их детей. И поэтому я говорю: пусть будет, как есть. Я умру...

Он засмеялся. Не разгневался, а засмеялся и взял ее руку в свои.

– Малышка!
– сказал он, - ты почти угадала. Погоди, - сказал он, - я тебе все объясню.
– Он легко перенес из угла тяжелое кресло и сел напротив - глаза в глаза.
– Мне плохо с тех пор, как Торкас заснул, - сказал он угрюмо.
– Верь или нет, но я его полюбил, и он тоже ко мне привязался слегка. Если б не Торкас, я дал бы себя убить - это было мне все равно. А теперь я прожил так долго, что кое-что о себе вспомнил. И теперь я знаю, чего хочу. Я хочу свободы, - сказал он.
– Уйти насовсем. Не рождаться и не умирать. Заплачу свой последний долг...

– Кому?

– Себе, - сказал он с усмешкой.
– Понимаешь, девочка, я сам не знаю, что я такое. Когда-то я жил, но это было давно, и я ничего об этом не помню. Я помню только, что я уничтожил свой мир. Мы многое знали и умели больше, чем надо. Нет, - сказал он, - никто меня не судил. Я сам осудил себя на многие сотни смертей. Довольно глупое наказание, ведь я не помнил, за что осужден. А теперь вспомнил - и мне надоело. Я хочу расплатиться и уйти. Мир за мир, - сказал он, - и хватит! Так что не мучай себя, а просто жди.