Один из многих

Уланов Егор

Вторым был Аркадий Сергеевич Ковров. Самый старший из всех троих, ему было более семидесяти; состоял в должности министра иностранных дел. Высокий, худощавый, смотревший на всех свысока. Фрак его был отличен, и как он сам уверял, такие носили еще при Александре Третьем. Голос у него был хриплый, но громкий, как набат.

Третий – Сергей Афанасиевич Борвинский, министр просвещения. Человек непонятной наружности, вроде и низок, а вроде высок. Вроде толст, но странная худоба в ногах и руках. Лицо было того же свойства: в нем поразительно равно сочеталась

красота и безобразность. Густая черная бровь подпирала лоб единой линией, и длинные зачесанные налево волосы упадали за ухо. После рукопожатия он вытер ладонь о платок.

Беликов сделал наивнимательнейшее лицо, будто приготовился выслушать целую нотацию. Но вовремя вспомнил про друзей и поспешил также их представить. «Три титана», назову их так, с еще более равнодушными лицами поприветствовали Василевского и Немова, и, наконец, все официально познакомились.

– Вы трое, пожалуй, самые дельные из всех молодых людей, которых я встречал за свою жизнь, потрясающе… – восторгался министр просвещения Борвинский с безучастным видом, притом отирая руку платком.

– Благодарю, я не рассчитывал сегодня слышать похвал, – ответил Андрей Василевский.

– Хм-м, федеральная служба, – произнес Ковров, опираясь на трость из слоновой кости, – а какие звания у вас, господа?

Те назвались.

Борвинский прикрыл лицо платком, как будто бы собираясь чихнуть. Выражение его тут же сделалось серьезным, и он поспешил убрать платок в карман. Василевский натянул улыбку, в то время его глаза бегали. Повисло звонкое молчание. Беликов, посматривая на Василевского, хотел начать разговор, но не знал с чего, поэтому решил подождать. Немов, уставившись в свои ботинки, казалось, впал в спячку, будто русский медведь.

Золотарев испытующе взглянул вдаль. Там Леон Соломонович Комкин все так же стоял со своей женой и с кем-то любезничал.

– Ах этот Леон, любит он быть в центре внимания! – выказал министр финансов.

Ковров, ухмыльнувшись, сделал странный жест и пожелтел. А после сказал:

– При его-то должности не следует. Он так глуп. Может подойти и запросто начать разговор с каким-нибудь почтмейстером или официантом. Не удивлюсь, что его парикмахер ведает все государственные тайны. А как он любит кидать умные фразы! О, это просто невыносимо…

Золотарев поправил белый жилет свой и жемчужную запонку.

– Да, да, его поведение рушит все границы субординации.

– Глупый человек любит выглядеть умно, – театрально вмешался Борвинский. – А как считают наши новые друзья? – добавил он, указывая на тройку офицеров, как будто напоминая об их присутствии.

У Золотарева в эту секунду был взгляд десятилетнего мальчишки, который играет в солдатики.

– И вправду, вы, молодые люди, уже имели «удовольствие» общаться с Комкиным? —улыбался Ковров страшно и нервически.

Три моих подопечных были в абсолютном ступоре: посматривая друг на друга, ища ответы в глазах, стояли они молча.

Борвинский гладил длинные свои волосы, и все три министра не

без удовольствия наблюдали за юнцами, будто делая их похожими на себя, укрепляя молодые умы и готовя их к главным заговорам закулисья.

Молчание скоро было нарушено. Комкин, учуяв оживленную беседу, решил сам подкрасться к товарищам министрам. Он показался сзади Борвинского, уже один – без сопровождающих, и громко обратился: «Кого я вижу, Сергей Афанасиевич, – хлопнув того по плечу, – Аркадий Сергеевич, Николай Германович. Несказанно рад вашему обществу. Нашли время! Выбрались! Только почему же вы меня избегаете?»

Три офицера еще больше просели в землю. Они будто стали соучастниками. Спорю на платок Борвинского, которым он всегда закрывает лицо, что и министры были удивлены неожиданному появлению не меньше.

Немного побегав глазами, Борвинский обратился к Комкину, одной рукой вытирая платочком плечо, а другую подавая для пожатия: «Простите мою неосмотрительность, но я был уверен, что уже поздоровался с вами! Оно и понятно, вы в центре внимания. Даже те, кто просто видит вас вдалеке, думают, будто уже насладились вашим чудесным обществом».

Комкин был удовлетворен столь прилежным реверансом и, поздоровавшись с министрами, встал в круг, который невольно образовался близ колонны. Думаю, офицеры уже вынесли третий урок: лесть – лучшее удобрение карьере. И если даже министры льстят, то куда уж другим. (Уточню, что Комкин хоть и не министр, а в равных возможностях с Ковровым и прочими).

Ковров тем временем, подавая руку Комкину, спросил: «А где ваша очаровательная Анетта Степановна?» И получил ответ: «Отошла поболтать с подругами».

Когда все приветствия были пройдены, Леон Соломонович наконец обратился к офицерам. Вокруг теснилось множество лиц, но никто не смел без приглашения подойти к колонне, подле которой они стояли.

– Все как и прежде, – сказал Комкин офицерам едва слышно. Читатели могут задаться вопросом, что имелось в виду. А дело в том, что древний Ковров спелся уж давненько с Золотаревым, и они обыкновенно брали к себе кого-то третьего из тех, кто помоложе, в зависимости от кадровых перестановок, проводимых в наше время частенько. Все-таки им третьим всегда нужен был именно министр. И выбрав себе Борвинского, они являлись теперь втроем и делали то скандалы, то высокомерные насмешки. Делали непременно с чиновниками и средненькими бизнесменами.

Далее следовал весьма скучный разговор, содержание которого я не считаю нужным передавать. В процессе к ним присоединились отлучившиеся Лука Фомич Пальцев и Анетта Степановна Комкина. Время летело незаметно, музыканты играли, официанты шаркали, а гости прибывали.

Наконец из толпы вышли Елена и Алексей Кардовы. Публика, увидав условный знак, собралась в большой круг. Хозяева бала стояли в центре, а гости окружали их. Официанты засуетились колоссально, разом наполнив полсотни бокалов самых разных, раздав закуски и вылетев мигом из залы или к стенам, где их не заметят.