Один из нас
Шрифт:
Пошли разговоры о добровольцах.
Путь от Усачевки до Ростокинского проезда оставался прежним. По-прежнему могущественной латынью приветствовали мы Николая Альбертовича. Но по шумным институтским коридорам и лестницам словно бы гулял невидимый сквознячок. И даже в те минуты, когда мы, кажется, забывали о Севере, тревожное ощущение сквознячка не проходило.
Неожиданно исчез наш комитетчик Витя Ласточкин. То ли соревнования, то ли лыжные сборы под Москвой. Случилось это как-то внезапно и в полутайне. И от этого тревога наша еще больше
12
Наступил Новый год.
Больше всех суетилась Марьяна. До этого у них с Юдиным что-то произошло. Как-то вечером открылась дверь и в комнату мрачный, со стопкой книг до подбородка, вошел Толя. Подтолкнув его в спину, Марьяна с сердитой насмешкой сказала:
– Возьмите своего Юдина, - и, не входя в комнату, захлопнула дверь.
– Поссорились, - буркнул Толя и стал бережно и долго расставлять книги, подаренные когда-то Марьяне.
Он стоял спиной к нам, перебирал томики, вроде обнюхивал их, переставляя с места на место. А мы недоуменно смотрели на его ссутулившуюся спину. Потом подошел к нему Дрозд, помолчал и с робким участием спросил:
– Что случилось, Толя?
– Пошел к черту!
– огрызнулся тот.
– Сам пойди, - обиделся Лева и вернулся на свою койку.
Через день Юдин унес со своей полки первую книжку. А сегодня, опять нагрузив себя до подбородка и плохо скрывая радость, отволок остальные. Помирились. И хотя Марьяна грубовато подшучивала над Толей, было видно, что она не меньше его рада замирению. Она покрикивала, распоряжалась нами, гоняла по магазинам с авоськами, придиралась к нашим туалетам.
– Боже мой, это же не галстук, а телячий хвост, - говорила она Коле, и тот, краснея и сопя, покорно давал стянуть с себя свалявшийся в косичку галстук.
– Вы же опозорите меня перед девочками. Вот вам утюг, снимайте портки и делайте на них стрелку.
И мы снимали портки и делали на них стрелку. Наконец, отутюженные, подштопанные, нагруженные авоськами, двинулись мы вслед за Марьяной. На улице шел снег. Фонари были окутаны желтыми облачками, в этих облачках и в снопах света, падавших из окон, копошились мохнатые снежинки.
Марьяна с Юдиным впереди, за ними долговязый Дрозд и, чуть приотстав, мы с Колей.
Опушенные снегом, шагали мы, тихие, послушные, будто вели нас к бабушке на рождество. А где-то в белом ночном переулке в московском доме мы с Колей еще не бывали в московских домах - ждали нас какие-то девочки, перед которыми мы не должны были опозорить Марьяну.
– Ау, мальчики!
– кричала из снегопада Марьяна.
Долго топтались у подъезда, под тусклой лампочкой, отряхивались, стучали ногами о дверной косяк, пока не раздалась команда с лестницы:
– Где вы! Наверх!
Под вопли, восклицания, сорочий смех и трескотню Марьяны, как под шумовым прикрытием, проникли в переднюю, разделись и уже толклись почти в самой комнате, в полумгле которой горела новогодняя елка.
Через мгновение тени, передвигавшиеся в цветном полумраке, обрели
Коля тревожно зашептал:
– Смотри, Наташка!
– Ну и что?
– Просто так, - ответил Коля и сдавил рукой мое плечо.
Так-то так, но я уже знал, что Коля Терентьев попался. Наташка... Была она тихой, вроде бессловесной, но с чем-то затаенным в глазах. В глазах больших и непонятных.
И все бы это ничего - Наташка и Наташка, кому как покажется. Но вот совсем недавно по дороге из института нагнала нас одна девчонка и, передохнув, очень серьезно и даже печально сообщила:
– Что я тебе хотела сказать, Коля... ты Наташке нравишься. До свидания, ребята.
– И убежала к трамваю.
Это была такая минута в Колиной жизни, когда он был от макушки до пяток похож на идиота. А когда лицо его снова сделалось нормальным, он сказал своим вторым голосом: "Глупости!" Сказал: "Глупости!" - и с той минуты стал бояться Наташки...
Марьяна включила большой свет и голосом конферансье объявила:
– Прошу знакомиться!
– И первой захохотала.
Ее поддержали другие. Встреча была подготовлена как новогодний сюрприз для ребят. Не знаю, как Коле, а всем остальным это понравилось. Юдин исподлобья разглядывал однокурсниц, улыбался. Лева Дрозд сиял.
Тут же из кухни была приведена бабушка и представлена нам. Улыбающаяся ситцевая старушка, седая и черноглазая, поздравила всех с Новым годом.
– Как вам понравилась наша елка?
– спросила она.
В ответ ей заокало, заукало, замычало наше собрание.
– Наташины папа и мама, - сказала старушка, - празднуют у знакомых, а вы будьте как дома. Ну, ну!
– подмигнула она и удалилась.
Наташка кинулась к стене и выключила свет.
– Так лучше, - сказала она горячим шепотом, вернув всех нас в цветной полумрак.
Времени до полуночи было достаточно, и, перед тем как расставить и накрыть столы, начались танцы. Зашипела пластинка, тягуче заныло танго. Все скучились, прижались к стенкам, к мебели, образовав тоскливую пустоту посередине комнаты.
– Ну что же, мальчики!
– взмолилась Марьяна.
– Юдин, приглашай дам! приказала она и, подхватив Полтавского, начала танец.
Осмелев, Лева Дрозд пересек пустоту и устремился к Наташке. За ним мелким шажком двинулся Юдин. Мы с Колей, одеревенев, стояли у входа в комнату, усиленно стараясь показать, что нам очень интересно наблюдать за танцующими. Но вот и меня оторвали от дверной шторы и увлекли туда, где, церемонно склонив голову, господствовал над парами и откровенно наслаждался ритмом, музыкой, собой и своей партнершей Наташей Лева Дрозд. На Колином месте я бы немедленно провалился сквозь пол. Но он, бедняга, стойко держался на месте и не проваливался.