Один из первых
Шрифт:
— Ну вот, и тебя пошлёт. А у кулака чему научиться?
И тут пошёл горячий разговор о тракторах, о том, что Ленин предлагает крестьянам пересесть с коня простого на коня стального.
Проспал Гришка!
Только рассвет прекратил беседу. Проснулся наконец Гришка. Высунул рыжую лохматую, как у собаки, голову и ничего спросонья не поймёт. Сидит против него у потухающего костерка пионер в красном галстуке. Откуда
— Ты, пионер, чего здесь?
— Я в ночном, а вот ты чего здесь?
— Я тоже в ночном… И тебя наши собаки не съели?
— Нет, проспали, как и ты.
— А почему Митька с Федькой не прогнали?
— Боялись тебя разбудить, хозяин, не хотели ссору подымать… Уж больно ты сладко спал, — сказал Митя. — Шутка ли, ты за ужином поросёнка съел, он у тебя всю ночь в животе хрюкал…
— Врёшь, это я сам! — сказал Гришка.
И батраки засмеялись.
— Вы чего это зубы скалите? Вот я отцу скажу! — погрозился Гришка.
— Ишь ты, какой злой! — сказал отец. — Смотри, на сердитых воду возят.
Гришка прикусил губы и стал собираться домой. Он был такой противный… И как это я принял его за бедняка! Когда батраки сели на коней, я крикнул им на прощание:
— Приезжайте ещё, мы опять сюда приедем!
Гришка что-то проворчал в ответ, но я не расслышал.
Угрозы и посулы
Дядя Никита остался очень доволен, когда его кобылка вернулась из ночного надутая, как мячик. Соседские ребятишки сразу узнали, что я был в ночном на том же самом месте и накормил лошадь сладким клевером. Они, признаться, поехали на Гнилые Осоки, и кони их плохо ели ржавую болотную траву и колючую осоку. Но, к моему удивлению, никто из них не решался поехать опять на клеверную лужайку. Ни Парфён, ни Кузьма, ни смелая Маша.
В лапту они играли со мной охотно, а в ночное ехать не решались. Почему?
Оказывается, отцы-матери не велели.
Я и не знал, что всё это время по селу в нарядной длинной юбке, метущей хвостом улицу, как лиса, носилась бойкая Фроська и где лаской, где угрозой, где хитростью добивалась своего.
— Вот что, тётка Лукерья, — говорила она Кузиной матери, поджимая губы: — Трофим Егорыч сердится, что твой Кузька с городским водится… Он, этот пионер, его любимый лужок клеверный потравил. Подбил ребят к барскому саду поехать. «Если, говорит, этот Кузька ещё раз поедет с городским в ночное, я, говорит, покажу им кузькину мать». Смотри, тётка Лукерья, наш батька злой, он тебе пашню не будет пахать…
— Вот что, дядя Егор, — говорила она, щуря глаза, отцу Парфеньки, — ты своему парню не вели с городским в ночное ездить… Свёкор-батюшка
А Машиной матери прямо грозила:
— Ты и не мечтай от нас взаймы мучицы получить, если твоя Машка, бесстыжая девка, заместо парня будет в ночное скакать, наш клевер топтать!
Словом, хитрая бабёнка провела такую работу, что в ночное я мог ехать только один-одинёшенек…
— Что же делать, папа? С кем же я буду проводить беседу у костра?
— Я вот с батраками провёл, — ответил отец.
— Значит, мне тоже вот так подъехать — и прямо к костру?
— А как же? Ребята тебя не прогонят.
— Ребята хотят со мной дружить, да родители не велят. Как нам родителей повернуть? Как им доказать, что дети их должны быть в пионерах?
— Думай, пионер, думай, — сказал отец.
— А в ночное я всё-таки поеду. Найду ребят и сам к ним явлюсь!
— Правильно сделаешь, а то кто-нибудь другой явится.
Фролкино враньё
Отец умел предсказывать. Когда я отыскал костерок бедняцких ребят, робко горевший на сырой земле у ржавого болота, там уже сидел у огня сын Трифона, Фролка, и о чём-то разглагольствовал. А ребята слушали.
— От городских этих всё зло, — говорил Фролка, — городские — они завсегда деревенских обманывают. Наш хлеб едят, а нажрутся да над нами же смеются: «Несознательные, в нечистую силу верите!»
Какой подлец, как он ловко переиначивает мои слова!
— Вот и наши гостеваны, Гладышевы эти. Смотри-ка, явились и прохлаждаются. Нам, говорят, отпуск. Нам, говорят, воздух вреден в городе-то. А если вреден, чего ты в деревне не живёшь? Неохота, как мы, мужики, в земле-то копаться? Городская-то жизнь почище! Открыл краник — вода льётся. Чиркнул кнопку — электричество горит. Тут тебе кино, тут тебе театр. А работать по часам, не то что мы — от зари до зари… И детей, как господа, в коротких штанишках водят… Учат их, чтобы ничего не делали, а нашим братом командовали!
— Врёшь ты всё! Не слушайте его, ребята! — Я выехал на свет костра.
— А-а, на воре шапка горит! — расхохотался Фролка.
Хотелось дать по морде этому нахальному кулацкому сынку.
— На мне и шапки нет, всё ты врёшь, — ответил я сдерживаясь.
— Постой, я не вру. Вот скажи ты, не соври: на кого учишься, кем будешь, когда вырастешь?
— Я буду рабочим.
— Каким это рабочим?
— Типографским, у нас в типографии, на Красной Пресне. Буду печатать буквари, учебники, по которым все учатся. Я думаю, вы, ребята, не пожалеете для меня хлеба?