Один континент
Шрифт:
разбредаются по улицам и ждут чего-то. Завидев нас, они обрадовавшись несутся к нам,
подняв руки для приветственных объятий, но не доходят, падают по кусочкам на землю.
Пока, мы справляемся с ними или убегаем. Особенно преуспели в этом дети. Это превратилось
для них в некое развлечение, они кромсают их на части, со всей силы бьют ногами.
– Алекс, это еще лучше, чем в играх.
Лиза согласно кивает, становясь рядом с другом, отпихивая его в сторону.
– Да,
Лиз наконец заговорила. Началось все с “привет” и милой улыбки поздней ночью, когда она
вышла, чтобы попить воды и больше не прекращалось.
– Лучше бы это были только игры, - говорю я, не возмущаясь и не укоряя за их страшное
развлечение.
Эти трупы когда-то были людьми. Иногда, ребята называют их именами прежних знакомых, что
успели досадить им в прошлой жизни.
Кошмарно? Ужасно? Дико? Да. Да! Да, черт возьми!
И, несмотря на это, я не могу запретить им это. Они должны тренироваться, не только
таскать тяжести на своих хрупких плечах и в тонких пальцах.
Двое ребят совсем не похожи на тех школьников, что я видела в Америке - они слишком худы,
их темные глаза смотрят совсем не детскими взглядами, внимательными, цепкими. Они не
похожи на моих воспитанников в Кении - они жилистые и куда более жестокие, они
самостоятельные и не ждут никакой помощи извне.
Глядя на играющее пламя в глубине огромных бочек, на нагретые автомобильные диски
удерживающие их на месте и спасающие нас от пожара, я все чаще ловлю себя на мысли, как же
убого мы живем.
Кто назовет это романтикой. Но нет.
Электричество, вода в бутылях с помпой, приставка, огонь в печи, укрепленное жилище,
горячая еда - это комфорт, безопасность и уют. Я недолюбливаю последнее слово потому что
оно характеризует то положение вещей, тот образ жизни, когда делаешь из дерьма конфетку.
Я радуюсь тому что у нас есть книги, чистая бумага, куча канцелярии. Я читаю им и пишу
письма, очень часто прошу их сделать тоже самое. Маленькое сочинение на свободную тему.
Я рада, что у нас появилось радио и мы можем слушать новости. Дети, слушая его, часто
задают мне вопросы, а я отвечаю, объясняю значение непонятных для них слов.
Я знаю, что надо выключить его, а еще лучше разбить не молотком так битой, только бы не
травить душу, но не могу. Я наоборот врубаю его на полную катушку и на многие километры
вокруг разливается музыка.
Джейк никак не комментирует мое самоистязание, не пытается утешить или поднять, если такое
случается, мое плохое настроение. Мы больше не возвращаемся к вопросу о походе на Юг, не
вспоминаем о яхте и даже больше - я не хожу туда.
Баллончик
Я понимаю, что не пойду никуда без него и не оставлю его здесь. Верю, что все изменится и
он наконец, передумает. Это чувство, среднее между надеждой и трусостью, пугает меня,
заставляет выделяться какой-то неприятный осадок, что оседает и копится. Он отравляет меня
еще хуже, чем двуличный мир вокруг.
Бинг[1] и Фрэнк[2] заставляют меня вспомнить все прошлые праздники, особенно ярко меня
греют воспоминания о тех, что я провела в отцовском кабинете.
Там было все то, за что я так любила Рождество. Папа, книги, камин с тремя носками, мистер
Сноу, которому не нашлось места в общей гостиной, запах жареного хлеба.
Это и был дух моего Рождества. Самое вкусное, что я ела когда-либо.
В этот год на моем столе будет жареная ветчина из банки и рыба. Это тоже хорошо, но не
отлично. Я состою на девяносто процентов из воды, на восемь из консервантов и два процента
отдам всему остальному.
Луи Армстронг заставляет меня ненавидеть. Его песня “What A Wonderful World” взращивает и
певствует во мне это чувство.
Мысли о том мире, других людях по ту сторону океанов, морей и проливов не оставляют меня в
покое.
Это капризы, нежелание принять происходящее и признаки ПМС. Не иначе.
– Что ты хочешь на Рождество?
– его пальцы обводят рисунок татуировки на моем животе, то
соскальзывают на низ живота, то продолжают вести по бедру.
Я не знаю.
Джейк уже не в первый раз задает мне этот вопрос. То, что я хочу он дать мне не может и не
хочет, а то, что есть здесь, мне вроде как и не нужно.
– Щекотно.
Минут двадцать тому назад было холодно и горячо, необычно и очень приятно. Кусочек льда
зажатый в губах вкупе с горячим языком может дарить незабываемые ощущения.
– Правда?
– Да.
Говорю я, наклоняясь к нему. Он еще во мне, мои мышцы сокращаются, обхватывая его член еще
сильнее.
Я целую его и быстро отстраняюсь. В комнате горит несколько свечей, я вижу его лицо и
очень хорошо отслеживаю тот момент, как его глаза сначала темнеют, а потом и вовсе
подсвечиваются золотисто-оранжевым цветом.
– Зря ты это.
Всего одно движение и вид перед моими глазами меняется, теперь я смотрю на потолок, а
Джейк - на меня сверху, укладывая на своих плечах сначала одну мою ногу, тут же целуя
щиколотку, потом вторую, затем притягивает к себе еще ближе, заполняя до предела.