Один момент, одно утро
Шрифт:
– Как папа? – спрашивает Карен, осознав, что они с матерью пробыли вместе уже несколько часов, а она так и не спросила об отце.
– Ну, ты понимаешь… – отвечает мать.
Да, Карен понимает. Последний раз она видела отца на Рождество, когда они вместе с Саймоном и детьми ездили на несколько дней в Португалию. Он узнал Карен и Саймона, но не помнил, как зовут Молли и Люка. Его память не сохранила их образы. Старые воспоминания врезаются в память, а недавние события пролетают, как машины по автостраде: вжик! – и их уже нет.
– Извини, что он не смог приехать, – говорит мама, –
– Понимаю.
Такие мысли об отце очень печалят Карен. Постепенно, мало-помалу, она теряет и его. А ее мать теряет мужа, как сама Карен потеряла Саймона, хотя утрата может быть не такой скорой, внезапной и разящей – отцу Карен уже восемьдесят, и все же это разрывает сердце ее матери.
Лу встречают, как обычно – чаем в гостиной. Пока мать находится на кухне, Лу разговаривает с тетей и дядей. Наконец, появляется мать с темным деревянным подносом, накрытым, как у нее заведено, белоснежной льняной салфеткой так, что углы свисают по краям безупречным ромбом. На подносе позвякивают четыре изящных розовых чашки в цветах на блюдечках с золотой каемкой, такой же заварочный чайник, маленький молочник с молоком, чашечка с кубиками сахара и безупречно отполированные серебряные щипчики, а печенье тщательно разложено в форме цветка.
– Чаю, дорогая? – спрашивает мать.
– Почему ты не нальешь сначала другим? – спрашивает Лу. – Я люблю крепкий.
Мать наливает чай в чашки гостей, но когда очередь доходит до дочери, то Лу видит, что чай не такой, как она любит, даже после того, как она много лет повторяла свою просьбу.
– Печеньица?
Лу уже не ребенок. Это «печеньице» вместо «печенье» еще более раздражает ее, хотя она и понимает, что не права. Она берет два, а не одно, поскольку очень голодна.
– Оставь остальным, – замечает мать.
Лу удерживается от замечания, что на тарелке осталась еще достаточно печенья, по меньшей мере, дюжина, и все-таки бормочет извинения.
– Ну, – мать садится на стул, ее спина впечатляет своей прямизной при таком возрасте, – расскажи нам, дорогая, на какие похороны тебе так внезапно пришлось пойти. Кстати, ты была вот так одета?
Лу старается не вспылить.
– Да. Это была очень неформальная церемония.
– Понятно. – Мать всем видом показывает, что ей ничего не понятно. – И чьи же, ты говоришь, это были похороны?
Лу надеялась, что ей дадут хотя бы несколько часов передышки, прежде чем начнется допрос, и то, что не прошло и десяти минут с тех пор, как она вошла в дверь, сердит ее еще больше. Она глубоко вздыхает. Как коротко и ясно объяснить матери все произошедшее, чтобы закончить эту тему и перейти к следующей? Ей не хочется входить в подробности, это кажется бестактным. И хотя она не знала Саймона лично, ей почему-то кажется, что она была знакома с этим человеком – как с мужем Карен и отцом Люка и Молли. Лу не хочется марать память о нем любопытством и комментариями матери.
– Это был просто человек, хмм… с которым я как бы познакомилась в поезде.
– Вот как? – Мать подается вперед, навострив уши.
– На самом деле я не очень хорошо его знала, но в нем было что-то… – Лу подыскивает слова.
– Да?
Она решает опустить подробности про Карен и Анну и свои последующие встречи с ними. Это только все запутает. Может быть, если рассказать
– Видишь ли, он умер внезапно, совершенно неожиданно. Он был еще довольно молодой. Мы разговаривали иногда, – привирает Лу, но она специально это сделала, чтобы мать отвязалась, – и, м-м-м… Он мне нравился, мы были в хороших отношениях, и когда я узнала, что он умер, то решила пойти на похороны, выразить почтение, понимаешь, попрощаться. – Уф! Может быть, такое объяснение ее устроит, и она отстанет.
Но…
– А, понимаю, – говорить мать, и в ее тоне сквозит намек.
И тут Лу осознает, что мать заключила, будто бы тут была какая-то романтическая связь. Как же она могла так ошибиться? Это просто смешно.
– Нет, нет, ничего такого, – поправляет ее Лу. – Мы были друзьями.
– Ну, если ты так говоришь, – говорит мать и, сочувственно улыбаясь, многозначительно смотрит на дядю Пэта и тетю Одри. – Ничего удивительного, что тебе захотелось пойти на похороны.
Чтобы не спорить и не объясняться, Лу решает, что проще все оставить как есть.
К вечеру Стив израсходовал весь алкоголь в доме. Он как будто поставил себе задачу весь день всех спаивать и доливал бокалы прежде, чем люди успевали опомниться. Анна присматривала за ним. В результате поминки превратились в шумную вечеринку. В гостиной завели стереомузыку, и некоторые пожилые родители даже пустились в пляс – на глазах у остолбеневших подростков; детям поменьше разрешили бегать и визжать по всему дому, без присмотра играя в сардинки [27] ; незнакомые люди непринужденно и довольно громко заводили беседы на темы, не имеющие ни малейшего отношения к покойному.
27
Сардинки – детская игра, в конце которой все играющие оказываются в «доме», набитом как банка сардин.
Люди смеются – празднуют, – и Анна радуется: Саймону бы это понравилось. Тем не менее от всего происходящего у нее тяжело на душе. В отличие от прочих, она знает, что это лишь маска Стива. Она позволяет ему пить без ограничения, скрывая свое состояние. Анна подозревает, что пьет он намного больше остальных.
– У нас кончилось спиртное, – говорит он Карен, перехватив ее в коридоре, когда она проходила мимо, собираясь подняться наверх. – Может быть, мне сбегать, принести еще?
– Неужели кончилось? – спрашивает Карен. – Я ведь много купила, и у нас еще пара ящиков в шкафу.
– Все закончилось, – уверяет ее Стив.
Анна наблюдает за ним из дверей гостиной.
Карен в замешательстве.
– Н-ну, да, м-м-м… Пожалуй, тогда нам понадобится еще.
– Я схожу, – снова предлагает Стив.
– Спасибо. Это было бы прекрасно.
Но, постояв немного, он вдруг выпаливает:
– Мне нужны деньги.
– Конечно, извини.
Анна испытывает досаду. Уж сегодня-то Карен меньше всего должна думать о деньгах. Анну всегда возмущает, что Стив зарабатывает мало, а все заработанное тратит на себя. То есть он привык никогда никому ничего не давать, даже только что овдовевшей женщине на несколько бутылок вина.