Один на один. Бессоница
Шрифт:
Сумеречный Эльф устало вздохнул, опуская плечи, и сел на край дивана, в ногах Евгения. Он медленно проговорил, словно читая мысли:
– Вот так и выходит. Сначала бьешься-бьешься, чтобы не сливаться с толпой, выглядеть каким-то особенным, уникальным. А потом как что-то прихлопнет тебя, как размозжит так, что уже не похож на нормального, так и захочется стать самым обыкновенным и незаметным. Но уже никак. Да-да, так и выходит. Так и со мной вышло. Хотя там и выбора особо не оставалось. Либо такой тварью стать, либо другой. И тоже тварью.
Он говорил куда-то в пустоту, больше себе. Глаза его остекленели,
– Так сделаете? Превратите обратно?
Он угрожающие сдвинул тонкие брови, хотя вышло почти наверняка глупо и жалобно, на что собеседник успокаивающе улыбнулся и ответил:
– Не волнуйся. Придет время, и все маски спадут.
Евгений вздохнул, дернул плечами и понял, что разговоры утомили его. Он попросил разрешения поспать, и Сумеречный Эльф оставил в покое.
А к закату Евгений пробудился от непреодолимого всепоглощающего голода, грозящего перейти в бешенство. Расширившиеся глаза беспорядочно вращались, ощупывая бессмысленным взглядом комнату, которую снова не удалось узнать. К счастью, поиск не затянулся: на прикроватной тумбочке красовалась, переливаясь рубинами, пол-литровая банка свежей крови.
Жадность, с которой вампир проглотил желанное зелье, показалась преступной. Но окутало долгожданное умиротворение. Сытость. Примитивное изначальное чувство.
«День прошел, настала ночь. И я отлично себя чувствую. Все верно. Вампиры спят днем. Интересно, чья это была кровь?» – неторопливо думал Евгений, откинутый на периферию собственного разума. Он сидел там в темноте, глядя, как из угла в узкое окно, через сощуренные глаза зверя, который жадно хлебал и хлебал свою драгоценную подпитку.
Когда последняя капля исчезла, бешенство зверя само собой отступило. Евгений возвращался из «пыльного чулана», в который сажал его вампир на время охоты и пиршества. Теперь он, разумный, задумчиво посмотрел по сторонам, замечая, что Сумеречный куда-то ушел, покинул маленькую квартирку в неизвестном доме. В Лиге Фантомов, куда он притащил один из «ключей асуров».
– Если Лига Фантомов имеет доступ к Измерению Силы, к которому рвутся асуры, тогда «ключ» может открыть доступ для асуров. Если ключ – это я, то асуры через меня могут заполучить силу Измерения. Так, что ли? – пробормотал Евгений самому себе, кое-как укладывая в голове услышанное утром. – И тогда Сумеречный им прямо-таки сообщает код счета в швейцарском банке. Бери, что хочешь… бред какой-то. Либо этот тип полный дурак, либо у него очень хитрый план.
Он осторожно встал, в полном одиночестве ощущая на себе чей-то незаметный взгляд, пожалуй, вовсе не глаз. Точно кто-то касался его разума, перекатываясь в мозгу теплыми всполохами. А кто-то другой, страшный, но притихший, точно так же впивался ледяным покалыванием, которое возникало в минуты насыщения кровью вместе с отупляющим восторгом.
«А кровь-то не из шеи жертвы, – заметил Евгений. – Выходит, "хозяин" кое в чем ошибался. Или не ошибался, а тянул меня на
Он знал, что во многих преступных группировках самым простым способом вербовки было принуждение к убийству: врага, пленника, провинившегося, заказанной цели – смерть. После первой жертвы посвящаемый проваливался на другую сторону закона. И самой жизни. С Евгением пытались проделать то же, но Сумеречный Эльф, похоже, изо всех сил мешал.
Возле опустошенной банки обнаружилась записка от него, накарябанная размашистым почерком: «Не вини себя в этот раз. Кровь, сотканная из магии, материализованная, ничем не отличается от крови настоящей. В чем ты убедился. Зачем прибегать к нападениям? Если не прекратишь, ты обречен. С уважением, Сумеречный Эльф».
– Лучше бы превратил меня в человека, – обиженно пробормотал Евгений, смяв бумажку. Он не знал, воспринимать ли слова как издевку или как скрытый совет. От мыслей разбитая голова снова начала болеть и велела лечь обратно на диван. Насытившийся Евгений не протестовал. Впервые за долгое время он ощущал себя в безопасности. Битвы асуров остались в кошмарных грезах. А его, избитого мальчишку, в Лиге Фантомов не достали бы охотники.
Висел тяжелый удушливый смог, гораздо более густой и зловещий, чем приходилось наблюдать раньше, как будто предвещавший смертельную неизбежность. Или всего лишь казалось? Всего лишь сказывалась плохая экология.
Зато бесцветно-фиолетовая дымка позволяла безболезненно разглядывать солнце. Но не осталось никакой радости в пожухшем грязном цветке блеклого светила, зависшего посреди стершегося полотна мутного неба.
Такой же мутью плескались нестройные мысли. Лишь на закате, золотящемся отражениями в окнах, они обострялись, вспенивая щемящее беспокойство в заходящемся сердце. Пробуждался зверь, но свежая порция крови быстро усмиряла его.
Прошло несколько дней, в течение которых Евгений упрямо боролся с тошнотой и головокружением. Сумеречный Эльф говорил, что для сотрясения мозга, даже у вампира, такое состояние нормально, нужно просто подождать. Неизменно он ткал из воздуха бутылку или банку нематериальной крови.
«Это пока он меня кормит. Пока я часть эксперимента», – не позволял себе провалиться в губительное доверие Евгений.
В моменты насыщения все существо вампира окутывал безмятежный несравненный покой. Наверняка на этом чувстве первозданной безопасности и примитивной радости и держалась связь между несчастными неофитами и «хозяином».
Евгений подозревал, что Сумеречный Эльф кормит собственной кровью, иначе в ней бы не ощущались слабые нотки пепла и музейной пыли. Означало ли это, что теперь эта тварь, оружие против асуров, привязала к себе раба? Вряд ли. Сумеречный ничего не требовал.
Иногда он исчезал без следа, иногда появлялся снова. Особо не надоедал и говорил мало. За шесть дней Евгений догадался, что доброжелатель считывает эмоции других.
Когда не хотелось никого видеть, странный спаситель не показывался, предоставляя в полное распоряжение напоминавшую гостиничный номер квартиру-студию. Евгений бесцельно бродил от окна к двери, немного смотрел телевизор, но больше спал и боролся с головокружением. И думал, осмыслял. И чем дольше осмыслял все, что случилось, тем тяжелее делалось на душе.