Один против всех
Шрифт:
Дорога до поселка Тайны была недолгой, но томительной и грустной. Томительной от ожидания встречи с любимой, которая внезапно стала очень значительной частью моей жизни. Существенной и неотъемлемой, как часть тела, жизненный орган или брат-близнец, родство с которым, как говорят, чувствуется на расстоянии, и всякая боль, переживаемая им, становится твоей болью, страдание - твоим страданием.
Приехал я без предупреждения и застал Светлану в деревенской одежде с чужого, более крупного плеча. Она срывала гроздья красной смородины, выбирая из колючих
Глория Викинговна сидела за врытым в землю деревянным столом и занималась множеством дел сразу - перебирала ягоды, отделяя их от сора, листиков и тоненьких веточек. Кроме того, она пила крепкий кофе из маленькой, не чайной, чашки и курила длинную сигарету.
Одета тетя Глаша была в элегантный джинсовый костюм, явно купленный не на рыночном развале, и в туфельки без каблуков, в которых впору расхаживать по подиуму, а не топтать землю садового участка.
– Лешенька!
– крикнула Светлана, опрокинула пластмассовое ведро и бросилась ко мне обниматься и целоваться.
Тетя Глаша восприняла мое появление спокойнее, но тоже обрадовалась, сняла с колен небольшой медный тазик, куда складывала очищенные ягоды, и поднялась мне навстречу. Но пока что мной полностью завладела Светлана. Она висела у меня на шее, шептала что-то невнятное то в одно, то в другое ухо, время от времени переспрашивая: - Правда, Леша?
– целовала все доступное для поцелуев и, в довершение всего, обхватила мои ноги своими, в результате чего мы едва не оказались в гуще какого-то ягодного кустарника.
Наконец я с трудом оторвал от себя влюбленную девушку и сделал несколько шагов в сторону тети Глаши. Она терпеливо дождалась конца любовного безумия и теперь улыбаясь протягивала мне навстречу обе руки. Этим она сразу решила проблему, которая всегда беспокоит меня при встрече с малознакомой женщиной. Подавать руку, как мужику, я считаю не очень приличным, целовать - тоже как-то не так, поэтому я обычно ограничивался вежливым кивком с приличного расстояния. Тетя Глаша решила, что нам надо обняться, и я с готовностью распахнул руки.
– Садись, Леша, - она смахнула со скамейки ягодные прутики и села на самый дальний ее конец, чтобы оставить место и для Светланы.
– Надолго к нам?
– На пару дней, - ответил я, - с ночевкой. Будет где переночевать?
Тетя Глаша задумалась.
– Во времяночке тебе постелю, ночи еще теплые, тебе хорошо будет, никто не помешает. Светланка-то, она в доме спит, так что отдохнешь спокойно, без всяких глупостей.
Лицо у меня, видимо, вытянулось или приняло какое-то смешное выражение, потому что тетя Глаша засмеялась, стукнула меня по руке кончиками пальцев и сказала:
– Шучу я, в доме постелю, места еще на пионерский отряд хватит.
– Она вдруг погрустнела, стала переставлять разные лежащие перед ней вещи и, не поднимая глаз, сказала: - Предчувствие меня какое-то мучает, Леша, плохое предчувствие, а я в это дело верю.
– Ну и что?
– удивился я.
– А то, что домовина - это гроб. Живые люди в домовине не живут, а я пока помирать не собираюсь, я еще замуж выйти хочу…
– Так, может, это не вас касается, кого-то другого?
– осторожно спросил я.
– Меня, Лешенька, меня. Моя интуиция на других не распространяется, к сожалению.
Она неожиданно заплакала, тихо, беззвучно, оставаясь сидеть с неподвижным лицом, по которому катились крупные, как ягоды смородины, слезы…
Остаток дня я провел в работах по дому, лишенному умной мужской руки. Приколачивал разные дощечки, планочки и рейки, которые мне услужливо подавали по очереди Светлана и Глория Викинговна. Потом было чаепитие с домашней выпечкой и вареньями разных сортов, в результате чего наступило ощущение сытости и блаженной дремы, которая и заставила нас улечься на двух стоящих в тени раскладушках. Глория Викинговна спать не ложилась, занимаясь варкой и готовкой, поэтому, проснувшись, мы со Светланой обнаружили накрытый стол во главе с огромным чайником.
Хлопоты по дому доставляли Глории Викинговне явное удовольствие, но настроение у нее не улучшилось, и, улучив момент, она тихонько спросила меня:
– Лешенька, а то, чем ты занимаешься в городе, это очень опасно?
– Опасно, - подтвердил я, - но для меня и, может быть, для Светланы. Вас это не касается ни коим боком, так что - не беспокойтесь.
– Предчувствие у меня, Леша, предчувствие…
– Если хотите, мы уедем. Деньги есть, я Светлану пристрою куда-нибудь.
– Нет, Лешенька, судьбу не обманешь.
Тут прискакала Светлана, повисла у меня на плече, говорила что-то, чего можно было и не слушать, потому что эти слова предназначались для передачи чувства, а не мысли и были чем-то вроде музыки, которую слушаешь всю, целиком, не расчленяя в уме на отдельные звуки и аккорды.
Когда опустились сумерки, тетя Глаша куда-то исчезла, что мы обнаружили не сразу, а просидев некоторое время на скамейке у деревянного, врытого в землю стола. Мы слушали тишину деревенского вечера, неохотно отрываясь, чтобы отогнать прибывающую с темнотой мошкару, и Светлана сказала:
– А не пойти ли нам баиньки?
– и сказано это было таким тоном, что сомнений в бессонной ночи не возникало.
Тут мы заметили, что Глории Викинговны нет, и где она - неизвестно. Мы хотели уже устремиться на поиски, но тетя Глаша неожиданно возникла в свете единственного горящего в доме окна и сказала:
– Пожалуйте в баньку!
Оказалось, что днем она ухитрилась не только приготовить всяких домашних вкусностей, но и истопить баню, стоящую в глубине участка, а сейчас воспользовалась первым, самым вкусным паром.