Один шаг
Шрифт:
Скоро ее коров будет доить не она, а этот — забулдыга, весельчак Володька, проводивший электричество в новом доме председателя. (Все сделал по чести, как в городе, с тонким шнуром, не то, что у нее в хате — провода висят по стенам, как канаты.) И еще будет доить коров смешливая Катька Шелест, та, что в прошлом году окончила десять классов. Они знают закон Ома и поэтому быстро научатся надевать на коровьи сиськи какие-то стаканы. А она, Глаша, этого не сумеет, потому что не знает закона Ома, не знает электротехники и вообще ничего не знает. Кроме замужества, ей в жизни не повезло еще и в другом — не удалось доучиться: пришли немцы и закрыли
О законе Ома ей только что говорил председатель, когда втолковывал, почему придется поставить мастерами механической дойки (слова-то какие!) именно Володьку Пестуна и Катьку, а остальных четырнадцать доярок, что без нужного образования, направить скотниками или же в полеводство.
Степановну Анатолий Иванович тоже прочил в скотники, все-таки останется на ферме, при коровах, так сказать, в родной обстановке.
— Как на это предложение смотришь? — Он нацелил на нее свои большие, сторожкие уши.
Как она смотрит?.. Глаша зажмурилась и увидела себя со стороны, представила, как не она, а кто-то другой, да что другой! Володька Пестун, хвастун и бабник, доит ее коров, ее Белянку, Звездочку, Белое пятно, которых она выходила, вырастила, отдала кусок своей жизни, как он грызет семечки и лениво сплевывает шелуху под ноги, — представила все это на минуту и ахнула, крикнула в душе от резанувшей боли. Да неужто ж тут техника, а не сердце главное! Ну, умеет копаться в машинах Володька, ничего не скажешь супротив, наверно, любую починит, но разве сможет он так, как она, Глашка Сахнова, подойти к животному, сказать ласковое слово, почесать между рогами, разве сдернет он со стола скатерть и помчится сломя голову в ночь, услышав горячий стук в окошко: «Твоя Ржанка телится!» Да что говорить. «Нет, уж лучше на коноплю пойду», — угрюмо вымолвила тогда Глаша.
В ответ председатель стал вроде бы оправдываться:
— Мы, конечно, понимаем, Степановна, что тебе нелегко будет расстаться со своими рекордистками, как-никак без малого два десятилетия в доярках ходишь, мозоли на пальцах набила, однако ж новая техника образования требует, а где оно у тебя? Один опыт… Экзамен к тому ж держать надобно.
— Может, на курсы Агафью Степановну пошлем, — сказал сквозь кашель парторг Клищенко. — Есть такие в области.
Но Глаша горько усмехнулась — где уж ей учить закон Ома, опять садиться за парту через двадцать с лишком лет!..
Думая об этом, перебирая в памяти подробности разговора, Степановна дошла до своей избы, смотревшей двумя небольшими окнами на улицу, в засаженный кустами сирени палисадник. Не глядя, медленно нажала рукой клямку и так же медленно прошла по гулкой доске, проложенной до крыльца с весенней грязи.
Обычно Степановна пробегала по этой доске, проносилась мимо окошка, — всегда ей было некогда, недосужно — а сегодня прошла лениво, как чужая, и дед Панкрат, не привыкший к такому шагу своей внучки, поднял на нее подслеповатые, удивленные глаза:
— Чи не занедужила ты, Глаша?
— Да не… — Степановна устало села на лавку. — Умаялась я, деду.
— Ну, отдыхни, отдыхни маленько, — разрешил дед Панкрат. — Не все скотине, хоть что и домине.
В избе пахло лыком. Дед удобно расположился возле печи и плел на колодке лапти.
Никто в селе с самой войны не ходил в лаптях, кроме деда Панкрата, и никто уже не умел выделывать
Несмотря на свои восемьдесят два года, он не любил сидеть без дела: всегда что-либо мастерил — бондарил, вил веревки, а в свободное время, напялив на нос очки, читал вслух «Комсомольскую правду», которую выписывала Наташка. Это давало ему возможность быть в курсе всех политических событий, творившихся в мире.
— Ну, як там у вас? Новости есть?
Этот вопрос, касающийся фермы, дед Панкрат задавал всегда, даже поздним вечером, когда в исподнем семенил босыми ногами по холодному полу, чтобы открыть Глаше двери.
— Да ничого такого… Наташка не приходила? — Меньше всего Степановне хотелось сейчас говорить о новостях.
— Не было. Должно, к Шурке заскочила.
Сегодня у Степановны был выходной, вместо нее работала подменщица — молодая бойкая Любка, неопытная, с хлопцами в голове, и Степановна, не выдержав, забежала утром на ферму поглядеть, что и как, но по привычке застряла, задержалась. Будь все по-старому, она б опять воротилась туда «выбивать дурь из Любкиной головы». Но теперь в этом не было смыслу: когда пустят машину, Любку все равно не оставят на ферме.
Степановна посмотрела вокруг, на разбросанные возле печи лыки и увидела, что пол не свеж, вспомнила, что не скребла его неделю, что надо постираться да и вообще пора начинать большую приборку к Маю. На Наташку мало надёжи, у нее скоро контрольные по трем предметам.
По привычке она подошла к этажерке, где лежали учебники (каждый раз поутру она складывала их в аккуратную стопку, а дочка, проснувшись, разбрасывала и так оставляла в разбросе), но не стала наводить порядок, а отыскала физику и принялась листать книжку — не попадется ли часом на глаза закон Ома. Закон Ома она не встретила, зато напала на интересный рассказик про какие-то полушария, как из них выкачали воздух, а потом впрягли в каждое по несколько коней, и эти кони, что было сил, тянули полушария в разные стороны, но так и не смогли расцепить.
На свое удивление Степановна почти все поняла в этом рассказике и стала читать дальше, но дальше пошли немецкие буквы, плюсы да минусы, показавшиеся ей темным лесом, а потом снова попалось что-то обыкновенное, простое, чего и не понять было нельзя.
Увлекшись необычным делом, Степановна не услышала, как звякнула клямка и по доске дробно простучали туфельки.
— Вот и я! — объявила Наташка, с размаху бросая на лавку портфелик. — Есть хочу — просто ужас!.. Вы обедали? — Она вдруг заметила в руках матери физику. — Ты что это, учиться вздумала на старости лет?
Как все подростки, она считала мать старухой.
Степановна почему-то смутилась и начала складывать книги по размеру.
— Да что ты, Наташа, просто так я, поглядела ненароком.
— А у нас завтра контролка по физике будет. Боюсь, просто ужас! — Принюхиваясь, она повела остреньким, в отца, носом в сторону печки. — Поесть-то скоро дадите?
— На стол пособила б собрать, — пробурчал дед.
Кряхтя, он встал со скамейки и начал трясущимися руками доставать тарелки с полки, пока Наташка умывалась в сенцах. Делала она это шумно, набирала из рукомойника полные пригоршни воды, швыряла ее в лицо, а потом заглядывала в зеркало и строила смешные рожицы. После такой процедуры на полу вокруг всегда было набрызгано, налито, но это нисколько не смущало Наташку.