Один шанс из тысячи
Шрифт:
Выбраться из корзины куроутка не может (слишком тесно), а может лишь дёргаться и усиленно кудахтать и крякать. Её сотоварки: одни — тут же начинают суетиться вокруг попавшей в ловушку подруги, другие — наоборот, бросаются в разные стороны, подальше от опасного места.
А я продолжаю ждать.
Эти птички совсем не «говоруны»: умом и сообразительностью не отличаются. Быстро забывают о том, что случилось, и тупо лезут в другие ловушки. За час все восемь корзин заполняются пернатыми дурочками. Следующая проблема — как их оттуда аккуратно
Хорошо, птичник заранее подготовил, иначе пришлось бы срочно что-то придумывать. Строить его начал месяц назад, причем, торопился, мня себя великим охотником. Но это даже и к лучшему. Каждый день волей-неволей добавлял в конструкцию что-то новое. В итоге получилось вполне приличное сооружение. Двойной каркас с утеплением, веранда для выгула, клапаны для проветривания, лотки для помета и для яиц…
О последних, кстати, стоит позаботиться прежде всего. Слышал, что дикие утки несутся хуже домашних, но птенцов высиживают быстрее. Наверное, потому, что жить на природе — это вам не лобио кушать. Дождь, снег, холод, жара, хищники возле гнезда шастают. Того и гляди, сожрут и перышек не оставят.
В домашних условиях размножаться комфортнее.
Вот этот самый комфорт мне и требуется обеспечить.
Спросите, как? Очень просто. Повешу внутри маленькую метеостанцию и буду следить. Не замерзли ещё мои (теперь уже точно мои) пернатые пленники? Хватает ли им свежего воздуха, не оскудело ли корыто с водой и бачок с червяками?..
Шутка, конечно, но, как известно, доля правды в ней так или иначе присутствует.
Хочешь не хочешь, а птицеводом становиться придётся. И не в теории, а на практике…' (из дневника А. Н. Трифонова)
* * *
— Слушай, Чарли. Давно собирался спросить. Почему ты с нами работаешь?
— Что значит почему?
— Ну… больших денег, насколько я знаю, тебе не платят. А из идейных соображений… — Алексей картинно развёл руками, давая понять, что этот аргумент он точно не примет.
Рассел расхохотался.
— Алекс, у тебя такие же карикатурные представления об американцах, какие у нас о русских.
— Вы любите работать бесплатно?
— Естественно, нет. Но ведь и вы в свободное время не обязательно играете на балалайке или выгуливаете ручного медведя.
— Уел. Признаю, — засмеялся Трифонов. — Но вопрос всё равно остаётся. Твои друзья Стивенс и Дэйл предпочли сидеть в изоляции, только бы не помогать этим треклятым русским, а ты — нет.
Собеседник пожал плечами:
— Мне они не друзья и никогда не были. Стивенс обычный администратор, в группу его включили, чтобы фиксировать наши действия и следить, чтобы никто не отклонялся от плана исследований.
— А Дэйл?
— Дэйл работал на правительство. То есть, на разведку. Как ученый он слабоват. Видимо, поэтому ваши и не настаивали, чтобы эти двое тоже работали. Толку от них никакого.
— Понятно. Но ты не ответил.
Доктор Рассел
— Алекс, ты отличный ученый, но следователь из тебя никудышный. Мы с тобой оба знаем, что разговор записывается. Ваши так называемые «чекисты» задавали мне этот вопрос в разных вариантах раз триста. Неужели ты думаешь, что я отвечу тебе иначе, не так, как им?
Алексей «смущенно» потёр несуществующую бороду.
— Ну, я же не мог не попробовать. Вдруг ты скажешь мне больше?
Чарльз покачал головой:
— Больше вряд ли. Но если хочешь, могу повторить.
Трифонов оторвался от компа и вместе с креслом повернулся к американцу.
— Я тебя внимательно слушаю.
— О’кей.
Рассел прикрыл на секунду глаза, а затем начал рассказывать. Неторопливо. Тщательно подбирая слова. Почти идеально выстраивая сложные фразы на русском…
Доктор Рассел и ещё двое захваченных на Кубе американцев появились в ЦИАНТе в начале ноября. К этому времени ажиотаж, вызванный письмом Шмулевича, слегка поутих. Многие чувствовали: нужен новый толчок, новая встряска. Начальный запал иссяк, кое у кого даже возникли сомнения: а вдруг послание израильтянина — это дезинформация, попытка направить исследования по ложному пути?
Трифонов так не считал. Переданные Шмулевичем сведения были действительно важными. Второго дна в них не ощущалось. Тем более что само сообщение Алексей обнаружил совершенно случайно. Бывший сокурсник отправил письмо по электронному адресу, которым Трифонов не пользовался больше года. В ЦИАНТе публичные почтовые домены не одобрялись, а корпоративный — и это понятно — находился под плотной опекой спецслужб. Всякое проходящее через него послание могло быть задержано и проверено. Видимо, это понимал и Шмулевич. Трудно сказать, кого он боялся больше — бывших «своих» или тех, на кого работал сейчас? Скорее всего, израильтянину просто хотелось иметь пусть слабенькую, но страховку, на случай, если его попытаются кинуть новые работодатели. Обычная месть и ничего больше.
Трифонов помнил, что и студентом Яков всегда отличался какой-то болезненной мнительностью. Он постоянно подозревал всех и каждого в желании посмеяться над ним или даже унизить. Друзей у него практически не было, а явно завышенная самооценка не давала выстраивать ровные отношения с окружающими. Репутация неуживчивого скандалиста и мизантропа тянулась за ним, словно шлейф, решить проблему не помогла даже эмиграция в «землю обетованную» — по слухам, конфликты с коллегами и начальством продолжались и там. Истерик Шмулевич ругался со всеми, но в то же время требовал от всех трепетного к себе отношения. И — вот ведь ирония судьбы — он, действительно, превратился в исключительно важный, а, возможно, и наиболее значимый фактор всей мировой политики…
— Домой меня всё равно не отпустят, а я, Алекс, мечтаю узнать, чем всё закончится. Мало того, на премьере хочу быть в партере, а ещё лучше — самому участвовать в постановке. Тебе покажется странным, но здесь в России шансов на это у меня даже больше, чем в Штатах. В проекте «Дверь» я был на вторых ролях. Меня просто не допускали до главного. Я знал о профессоре Мафлине, знал, что в лаборатории Лос-Аламоса занимались пространственными проколами, но результаты исследований находились под грифом, а я считался слишком публичным. Мне доверяли лишь ту часть работы, в которой любая утечка не превратилась бы в катастрофу.