Один в Берлине
Шрифт:
— Скажите-ка, Баркхаузен, у вас ведь уйма знакомых, и в пивнушках вы частенько бываете? Может, вы знаете некоего Энно Клуге?
Баркхаузен почуял выгодное дельце и сказал, правда еще с недовольством:
— Я знаю одного Энно. Фамилия его мне неизвестна, может, впрямь Клуге. Вообще-то я всегда думал, Энно — это его фамилия.
— Маленький хлюпик, бледный, тихонький, робкий?
— Пожалуй что он, господин комиссар.
— Светлое пальто, коричневая жокейка в крупную клетку?
— Точно. Он.
— Большой ходок?
— Насчет этого я не в курсе. Там, где я его видал,
— Играет на бегах, по маленькой…
— Верно, господин комиссар.
— Пивные: «Очередной забег» и «Перед стартом»?
— Он, господин комиссар. Ваш Энно Клуге — мой Энно!
— Найдите мне его, Баркхаузен! Бросьте всю эту дурь с Персике, не то загремите в концлагерь! Лучше выясните для меня, где прячется Энно Клуге!
— Да разве ж он добыча для вас, господин комиссар! — запротестовал Баркхаузен. — Мелкий прыщ! Ноль без палочки! На что вам этакий идиот, господин комиссар?
— Не ваше дело, Баркхаузен! Если я с вашей помощью поймаю Энно Клуге, получите пять сотен марок!
— Пять сотен, господин комиссар? Пять сотен — да таких деньжищ и десяток таких Энно не стоит! Тут, поди, какая ошибка.
— Может, и правда ошибка, но вас, Баркхаузен, это не касается. Вы получите свои пять сотен — в любом случае!
— Ладно! Раз вы, господин комиссар, так говорите, я постараюсь разыскать этого Энно. Просто покажу его вам, сюда приводить не стану. С такими, как он, я вообще не разговариваю…
— Чем же вы занимались на пару? Обычно ты не такой щепетильный, Баркхаузен! Наверняка втихаря делов наделали. Однако я не стану вникать в ваши щекотливые секреты, отчаливай, Баркхаузен, и добудь мне этого Клуге!
— Осмелюсь попросить небольшой аванс, господин комиссар. Вернее, не аванс, а деньги на накладные расходы.
— Какие еще расходы, Баркхаузен? Расскажи-ка, очень мне интересно.
— Поездки на трамвае, и потом, придется торчать в пивных, тут кружечка, там по кружечке на всех, как без денег-то, господин комиссар? Думаю, полсотни марок хватит.
— Да уж, если сам Баркхаузен идет в пивную, все прямо ждут, чтоб он их угостил! Так и быть, дам тебе десятку — и вали отсюда! Думаешь, мне больше делать нечего, кроме как с тобой языком молоть?
Баркхаузен действительно свято верил, что этакие комиссары только и делают, что допрашивают народ да заставляют других работать вместо себя. Но подобных заявлений, понятно, остерегался. И теперь пошел к двери, сказал только:
— Но если я отыщу вам этого Клуге, вы должны помочь мне с Персике. Братишки чересчур меня разозлили…
Одним прыжком Эшерих догнал его, схватил за плечо и сунул под нос кулак.
— Видишь? — злобно выкрикнул он. — А этого не хочешь, бестолочь? Еще одно слово про Персике, и я тебя в бункер засажу, пускай хоть все на свете Энно Клуге шастают на свободе!
Он угостил захваченного врасплох Баркхаузена коленом под зад, и тот как пушечное ядро вылетел в коридор. А там врезался прямиком в эсэсовца-посыльного, который наградил его еще одним крепким пинком…
Возникший шум привлек внимание двух эсэсовских часовых на лестничной площадке. Они подхватили еще пошатывающегося Баркхаузена и швырнули вниз по ступенькам, точно мешок с
С минуту Баркхаузен, охая, в кровавых ссадинах, лежал внизу, совершенно оглушенный падением, но тут очередной часовой сгреб его за воротник, гаркнув:
— Ты что, гнида, весь пол решил загадить? — отволок его к выходу и выкинул на улицу.
Комиссар Эшерих с удовольствием любовался началом этой сцены, пока поворот лестницы не скрыл от него дальнейшее.
Прохожие на Принц-Альбрехтштрассе боязливо отводили глаза от лежащего в грязи бедолаги, зная, из какого опасного дома его вышвырнули. Вероятно, с сочувствием посмотреть на страдальца — уже преступление, а прийти ему на помощь тем более никак нельзя. Однако часовой, тяжелым шагом вновь подойдя ко входу, сказал:
— Если ты, гнида, хотя бы еще три минуты будешь уродовать нам фасад, я тебе мигом ноги-то приделаю!
Это подействовало. Баркхаузен, у которого болело все тело, с трудом поднялся и, шатаясь, заковылял домой. Но внутри у него опять разгорелась бессильная ненависть и злоба, куда более жгучая, чем боль от ушибов. Он твердо решил и пальцем не шевелить для этого гада комиссара, пускай сам разыскивает своего Энно Клуге!
Однако наутро, когда злость поутихла и разум вновь обрел голос, он сказал себе, что, во-первых, получил от комиссара Эшериха десять марок и должен их отработать, иначе его неизбежно привлекут за мошенничество. Во-вторых, вообще нехорошо вконец портить отношения с такими важными господами. Ведь в их руках власть, и маленький человек обязан подчиняться. Что вчера его вышвырнули, в конце концов, получилось нечаянно. Не налети он на посыльного, ничего бы не случилось. Для них это, наверно, была просто забава, и Баркхаузен, окажись он свидетелем подобной сцены, тоже от души бы посмеялся, например, над полетом Энно Клуге.
Была и третья причина, по которой Баркхаузен предпочел выполнить комиссарское поручение: таким манером он мог поквитаться с Энно Клуге, который своим идиотским пьянством загубил отличное дельце.
В итоге Баркхаузен, хоть и страдая от побоев, но преисполненный лучших намерений, посетил те две пивнушки, где уже побывал комиссар Эшерих, и еще несколько. У хозяев он про Энно не спрашивал, просто околачивался возле стойки, не торопясь, чуть не по часу с лишним, прихлебывал из кружки пивко, вставлял словечко-другое насчет лошадей, о которых, многие годы слушая здешние разговоры, даже кое-что знал (притом что был совершенно чужд игорного азарта), потом шел в следующее заведение и там действовал точно так же. Терпения Баркхаузену было не занимать, ему ничего не стоило торчать в пивных целыми днями.
Впрочем, большого терпения ему не понадобилось — уже на второй день он увидел Энно в пивной «Очередной забег». У него на глазах хлюпик огреб выигрыш, поставив на Адебара, и Баркхаузен чуть не лопнул от зависти, что подобному идиоту этак подфартило. Вдобавок его удивила пятидесятимарковая купюра, которую Клуге вручил букмекеру. Явно не заработанная, это Баркхаузен сразу учуял. Пройдоха явно хорошо устроился!
Естественно, господа Баркхаузен и Клуге были незнакомы, даже не смотрели друг на друга.