Один в Берлине
Шрифт:
Сейчас, когда остальные провожающие не спеша проталкивались через турникет, она тихонько сказала Энно:
— Погоди, Энно, давай посидим немножко в зале ожидания, подумаем, как быть.
Сели они так, чтобы держать вход в поле зрения. Народу в зале ожидания было не очень много, после них туда долгое время никто не входил.
— Ты проследил за тем, о чем я тебе говорила, Энно? — спросила Хета. — По-твоему, никто за нами не наблюдал?
Непосредственная опасность миновала, и Энно Клуге с привычным легкомыслием ответил:
—
У нее на языке вертелось, что этот Баркхаузен с его опасливой хитростью, на ее взгляд, куда умнее трусливого, легкомысленного хлюпика, который сидит с нею рядом. Но она промолчала. Нынче утром, когда переодевалась, она дала себе слово: больше никаких попреков. Единственная задача — обеспечить Энно Клуге надежное укрытие. Как только дело будет сделано — всё, больше она его видеть не желает.
А Энно уже целый час терзался одной мыслью и теперь с завистью сказал:
— На твоем месте я бы нипочем не стал платить этому типу две тысячи сто марок. Да еще и двести пятьдесят марок на расходы. И доплатной билет. Ты отдала этой гниде две пятьсот! Я бы никогда не дал!
— И что бы с тобой было, не сделай я этого?
— Дала бы мне две пятьсот, тогда бы увидела, как ловко я провернул бы это дело! Поверь, Баркхаузен был бы рад и пяти сотням!
— Тысячу ему обещало гестапо!
— Тысячу — смехотура! Будто гестаповцы так просто тысячи раздают! Вдобавок такому мелкому шпику, как Баркхаузен! Им достаточно ему только приказать — и он сделает все, что им нужно, за пяток марок в день! Тысяча, две с половиной тысячи — здорово он тебя общипал, Хета!
Он насмешливо рассмеялся.
Такая неблагодарность обидела ее. Но ей не хотелось вступать с ним в пререкания. И она довольно резко сказала:
— Я больше не желаю об этом говорить! Понимаешь, не желаю! — Она сверлила его взглядом до тех пор, пока он не опустил свои блеклые глаза. — Давай лучше обсудим, что теперь делать.
— Ах, с этим можно и повременить, — сказал Энно. — Он вернется не раньше чем послезавтра. Пойдем-ка обратно, в магазин, а до послезавтра наверняка что-нибудь придумаем.
— Не знаю, вообще-то, я не хотела снова приводить тебя в магазин, ну разве только чтобы собрать вещи. Очень мне неспокойно… может, за нами все-таки следят?
— Говорю же, нет! Я в этом лучше разбираюсь! И шпика держать Баркхаузен не может, у него нет денег!
— Но гестапо вполне может предоставить ему подручного!
— И гестаповский агент будет наблюдать, как Баркхаузен отъезжает в Мюнхен, а я провожаю его на вокзал! Глупости это, Хета!
Она поневоле согласилась, что тут он прав. Но тревога не уходила.
— С сигаретами ты ничего не заметил?
Он ничего такого не помнил. Пришлось рассказать ему,
«Слышь, Эде, не знаешь, у кого тут раздобыть сигареты? Но табачной карточки у меня нету».
«Может, и знаю. А деньжата есть?»
Мальчишка, к которому обратился Баркхаузен, был светловолосый, голубоглазый, в форме гитлерюгенда, — настоящий смышленый берлинский пацан.
«Гоните двадцатник, мигом добуду…»
«Ага, и ищи ветра в поле! Не-ет, я иду с тобой. Минуточку, госпожа Хеберле!»
С этими словами оба исчезли в каком-то доме. Немного погодя Баркхаузен вернулся один и без напоминаний вернул ей двадцать марок.
«Не нашлось у них сигарет. Сопляк, ясное дело, хотел просто стибрить двадцатник. Ну и получил по уху, валяется во дворе!»
Они пошли дальше, на почту, в бюро путешествий.
— И что же тебе показалось странным, Хета? Баркхаузен, он как я: коли приспичит курить, хоть к генералу на улице привяжется и выпросит окурок!
— Но потом-то он больше словом про сигареты не обмолвился, хоть и не получил ни одной! По-моему, странно. Может, он с мальчишкой что-то затеял?
— Да что он мог затеять-то, Хета? Дал мальчишке по уху, вот это вполне возможно.
— Может, мальчишка и следит за нами?
На миг даже Энно Клуге остолбенел. Но затем сказал с привычным легкомыслием:
— Ну что ты выдумываешь? Мне бы твои заботы, в самом деле!
Она промолчала. Однако же тревога не оставляла ее, поэтому она настояла на своем. Сейчас они ненадолго зайдут в магазин, заберут его вещи. А потом она, соблюдая максимум осторожности, переправит его к своей подруге.
Энно это совершенно не устраивало. Он чувствовал: она хочет с ним расстаться. А он уходить не хотел. Жил при ней в безопасности, вкусно ел, работал по своему усмотрению. Окруженный любовью, теплом и покоем. Вдобавок овечка-то денежная, Баркхаузен только что обстриг ее на две с половиной тысячи, теперь его черед!
— К подруге! — недовольно сказал он. — Что за подруга такая? Я чужих людей не люблю.
Хета могла бы сказать, что эта подруга — одна из давних соратниц ее мужа, что она и сейчас еще потихоньку продолжает его дело и любой гонимый может найти у нее приют. Но теперь она не доверяла Энно, уже несколько раз видела его трусость, так что чем меньше он знает, тем лучше.
Потому и сказала:
— Моя подруга? Такая же, как я. В моих годах. Ну, может, на годик-другой помоложе.
— А чем она занимается? На что живет? — допытывался он.