Один в Берлине
Шрифт:
Она смотрит на него без испуга и без страха.
— Я никогда не признаюсь, что курю, так как доктор категорически запретил мне курить. Из-за легких.
— Стало быть, гостей у вас нет?
— Стало быть, нет.
— Я быстренько осмотрю квартиру. — Комиссар встает. — Нет-нет, не беспокойтесь. Я найду дорогу.
Он быстро обошел две другие комнаты, заставленные диванами, горками, шкафами, креслами и консолями. Разок остановился, прислушался, обернувшись лицом к одному из шкафов, усмехнулся. Потом вернулся к хозяйке квартиры. Она по-прежнему стояла у стола.
—
— Мои гости — почти сплошь племянники да племянницы, и живут они у меня обычно не более двух дней. По-моему, регистрация обязательна начиная с четвертой ночевки.
— Должно быть, у вас очень большая семья, госпожа Шёнляйн, — задумчиво проговорил комиссар. — Почти каждую ночь у вас квартируют один-два, а то и три человека.
— Это огромное преувеличение. А семья у меня действительно очень большая. Шестеро братьев и сестер, все состоят в браке и имеют по многу детей.
— И среди ваших племянников и племянниц столь почтенные старые люди?
— Их родители, разумеется, тоже порой меня навещают.
— Очень большая семья, вдобавок легкая на подъем… Кстати, я еще вот что хотел спросить: где вы держите радиоприемник, госпожа Шёнляйн? Я что-то его не заметил.
Она крепко сжала губы:
— У меня нет радиоприемника.
— Ну конечно! Конечно. Вы никогда не признаётесь, что курите сигареты, вот и здесь то же самое. Но музыка по радио не вредит легким.
— Зато вредит политическим взглядам, — ответила она с легкой насмешкой. — У меня нет радиоприемника. Если из моей квартиры слышна музыка, то из патефона, который стоит на полке у вас за спиной.
— И говорит на иностранных языках, — добавил комиссар.
— У меня много зарубежных пластинок с танцевальной музыкой. Мне кажется, вовсе не преступление заводить гостям пластинки даже сейчас, во время войны.
— Вашим племянникам и племянницам? Ну конечно же нет.
Он встал, руки в карманы. И внезапно изменил тон, заговорил без насмешки, очень жестко:
— Как по-вашему, что будет, если я сейчас возьму вас под арест, госпожа Шёнляйн, а в вашей квартире устрою небольшую засаду? Мои люди будут встречать ваших гостей и хорошенько присмотрятся к документам ваших племянниц и племянников. Может, один из гостей и радиоприемник принесет! Как по-вашему?
— По-моему, — без малейшего испуга ответила она, — вы изначально явились сюда с намерением арестовать меня. Поэтому все мои слова не имеют значения. Идемте! Надеюсь только, вы позволите мне быстренько надеть платье вместо этих тренировочных штанов?
— Еще секундочку, сударыня! — воскликнул ей вдогонку комиссар.
Она остановилась и, уже положив ладонь на ручку двери, обернулась.
— Секундочку! Разумеется, вы правильно сделаете, если перед уходом выпустите из шкафа человека, который там спрятан. Когда я осматривал вашу спальню, он, по-моему, уже сильно страдал от духоты. К тому же в шкафу, наверно, много нафталина…
Красные
Эшерих покачал головой.
— Эх, дети, дети! — сказал он с насмешливой укоризной. — Работать с вами легче легкого! Заговорщики, называется! Боретесь с государством детскими уловками? Ведь только себе и вредите!
Она по-прежнему смотрела на него. Губы плотно сжаты, глаза лихорадочно блестят, ладонь по-прежнему на ручке двери.
— Ну что ж, госпожа Шёнляйн, — продолжил комиссар все тем же тоном легкого, презрительного превосходства, — вам повезло, в смысле, сегодня вы меня совершенно не интересуете. Сегодня меня интересует только человек у вас в шкафу. Возможно, обдумав у себя в конторе ваше дело, я почту своим долгом доложить о вас куда надо. Я говорю «возможно», но пока не знаю. Возможно, ваше дело покажется мне совершенно незначительным… особенно учитывая ваше легочное заболевание…
— Мне от вас пощады не нужно! — внезапно вырвалось у нее. — Ненавижу ваше сочувствие! Мое дело не незначительно! Да, я регулярно предоставляла кров преследуемым за политику! Да, я слушала заграничные радиостанции! Вот, теперь вы знаете! И можете больше меня не щадить… несмотря на легкие!
— Деточка! — насмешливо сказал он, едва ли не сочувственно глядя на старую деву в тренировочных штанах и желтой кофте с красными пуговицами. — У вас не только с легкими беда, но и с нервами! Получасовой допрос у нас в конторе — и вы сами удивитесь, какая вы на самом деле хнычущая и жалкая кучка дерьма! Весьма неприятное открытие, иные не выдерживают такого удара по самолюбию и в конце концов лезут в петлю.
Он снова посмотрел на нее, задумчиво кивнул и презрительно обронил:
— Заговорщики, называется!
Она вздрогнула, как от удара хлыста, но ничего не сказала.
— Однако за приятным разговором мы забыли о вашем госте в шкафу, — продолжал комиссар. — Идемте! Если мы его не выпустим, он задохнется.
Энно Клуге впрямь был близок к удушью, когда Эшерих выволок его из шкафа. Комиссар уложил его на кушетку и несколько минут делал искусственное дыхание, чтобы он очухался.
— А теперь, — сказал он себе и взглянул на женщину, которая молча стояла в комнате, — теперь, госпожа Шёнляйн, оставьте-ка нас с господином Клуге одних, минут на пятнадцать. Лучше всего посидите на кухне, оттуда подслушивать неудобно.
— Я никогда не подслушиваю!
— Разумеется, как не курите сигарет и радуете музыкой с пластинок только племянниц и племянников! Итак, будьте добры, посидите на кухне. Я вас позову, если потребуется!
Комиссар еще раз кивнул ей, а затем, убедившись, что она действительно ушла на кухню, повернулся к Энно Клуге, который теперь сидел на диване и испуганно пялился на него бесцветными глазами. Слезинки уже катились у Энно по щекам.
— Ну-ну, успокойтесь, господин Клуге, — сказал Эшерих. — Вы так рады новой встрече со старым комиссаром? Соскучились? По правде говоря, я тоже соскучился и счастлив, что наконец-то вас нашел. Теперь уж нас так просто не разлучить, господин Клуге!