Один в поле воин
Шрифт:
Даня не помнил, сколько времени он провёл на холме в молитве.
А когда опомнился, снова увидел ангела на коньке. И вспомнил, что ангелы возвещают и Рождество Христово, и Страшный Суд. И сразу же подумал: бабушка отругает его за то, что поручение её не выполнил. Он скатился вниз, с трудом отыскал в лопухах корзинку с яйцами и побрёл с ней домой.
И всё думал, как ему быть-то? Остановился у стены Владимирского собора, а оттуда уже народ с вечерни потянулся. Какой-то нищий в грязных обмотках, без ног, на скамеечке деревянной – видно, бывший солдат – протянул к мальчику руку. Одно яйцо Даня отдал
1921 год. Даня. Кирпич для крепости
Свеча
Петька говорил: из этого кирпича можно построить крепость. Прочный он, старинной выделки, и много целого сохранилось. А битый тоже в дело пойдет – засыпать щели, мостить дорогу. У мальчишек дух захватывало: самим выложить и стены, и башни, и бойницы! Как Александр Невский, как Петр Великий. Ну, может, поменьше, чем у князей и царей, крепость получится. Но настоящая, их собственная!
Даня мечтал, что его назначат там часовым. А комендантом, конечно, Егора – он самый боевой… То-то Санька обзавидуется! Глядишь, перестанет форсить, что он уже взрослый и ему их игры ни к чему.
Правда, об этом думать рано. Сейчас главное – место выбрать, куда кирпич перевозить. Об этом и разгорелся спор. Федот и Егор считали, что на Плещеевом надо строить, как царь Пётр, а Даня настаивал – за Даниловым монастырём.
– На кой он теперь, монастырь этот, сдался? – говорил Федот Смирин из Рыбачьей слободы. – Одно название! Монахи сгинули, епископа Дамиана в тюрьму посадили. А мощи твоего преподобного теперь в музее, под стеклом на полочке.
Даня про это слышал – бабушка шепотом говорила Хионии Ниловне, и слёзы градом катились по тёмному лицу, похожему на сухую, забытую на дереве сливу.
Только мальчик не верил. Не таков был покровитель его, инок Даниил Переславский, чтобы выставлять себя под стеклом напоказ. Не в его это было характере. Может, к преподобному Сергию он ушёл, в лесах радонежских скрылся? Нет, не мог Даниил оставить свой родной город… Вот и получалось, что сподручнее всего было ему в подземный ход спрятаться. Ключик, который когда-то у монастыря нашёл, Даня носил на шее, на шнурке рядом с крестиком. Пробовал его к разным замкам – ни к одному не подходит. Бабушка увидала у внука ключ на шее – заругалась сначала, но когда Даня ей объяснил, где нашёл – остыла. Только сокрушалась, что не купила ему раньше именной образок, всё откладывала. А теперь и денег нет, и образок днём с огнём не сыщешь.
Санька давно даже крест свой снял, в Плещеево забросил. И другие ребята – кто носит, а кто и без креста. Даня же с крестом и ключиком не расставался. Он и крепость хотел возле Данилова строить, чтобы получше там разведать. Рядом с крепостью подземелье – лучше не придумаешь! Никакой враг не подступится.
Но Федот с Егором, да и Петька, и братья его стояли на своем – только Плещеево! Егор сказал: место знает у Городища тихое, никто не найдёт.
Хорошо, что церковь разрушенная, от которой столько кирпича осталось, была на берегу Трубежа – носить близко. Даня старался не думать, что это за кирпичи. Они с бабушкой и были-то здесь на всенощной всего пару раз. Мальчик не помнил названия храма, да и вспомнить не старался.
Ребята работали бойко, заполняя кирпичом кто ведро, кто корзинку, кто ящик – вдвоём нести. Покрикивали друг на друга для бодрости. Поторапливаться пора, солнце на закат перевалило. Опять же кто-то из взрослых мог их застать: Ленька говорил, что мужики из соседних домов этот камень тоже присмотрели, к себе на тачках возят на огороды: в хозяйстве пригодится. Такой мужик, если с ним пересечься, может и уши надрать, и родным нажаловаться.
Поэтому Даня торопился вместе со всеми. Но когда стал в третий раз нагружать корзину, попался ему кирпич с вытиснутыми буквами: «Пётр Фёдоров, 1786».
– Может, с могилы? – спросил Даня Петьку. – Такой брать не стоит…
– Ну и что? Вон у Федота обломок плиты с могилы, а он не побоялся – говорит, для ворот сгодится.
Даня замолчал, рассматривая кирпич. Вспомнил отчего-то, что Даниил Переславский собирал умерших бродяг на дорогах и хоронил у монастыря, отпевал их и поминал усопших в своих молитвах…
– Не с могилы это – именной! – вмешался Егор.
– Что значит?
– А когда люди жертвовали на постройку церкви, их имена на кирпичах выбивали, чтобы память хранилась.
Того не легче! Полтораста лет назад какой-то Пётр Фёдоров кровные свои на храм отдал и думал – память оставил… А может, он и похоронен тут?
– У меня много таких! – крикнул с берега Егор. – Будя, ребята – лодка уже бортом черпает!
Даня кирпич Петра Фёдорова потихоньку засунул в крапиву, что бушевала вокруг разрушенного храма. Пусть лучше тут лежит…
Егор оттолкнулся шестом от берега, и нагруженная лодка двинулась в сторону устья. Ребята с радостными криками побежали за ним вдоль Трубежа.
Даня остался. Про крепость ему и думать расхотелось. Вдруг будут по ночам приходить покойники, с чьих могил плиты они на лодку погрузили? Веками лежали они тут возле храма, слушали колокольный звон, плывущий по реке, да голоса певчих, поющих вместе с ангелами на литургиях. А теперь – где певчие, где могилы, где колокола, где храм?
Другие настали времена, говорит брат Санька. Он в семье лучше всех разбирается в новых порядках. Без запинки называет Троицкую улицу – Комитетской, Симеоновскую – Ростовской, Владимирскую – Комсомольской. Вступил в пионеры и ходит с красным платком на шее, по улицам с барабаном марширует.
Бабушка, когда входит старший внук, осеняет себя крестным знамением.
– Ты эти штучки оставь! – строго говорит ей Санька. – Я клятву пионерскую принял, а ты мракобесничаешь.
– Мал ещё меня учить, – отвечает бабушка. – Клятву! «Не клянитесь ни землёю, ни небом, ни тем, что на земле» – так в Писании сказано.
Но особо возражать Саньке не смеет – он большой уже, пошёл работать на завод. Маманя говорит – там и набрался новых слов, переменился. Даже поговаривал, что фамилию себе возьмёт новую, а то «Пересветов» не на те мысли людей наводит.