Одиннадцать случаев…(Повесть)
Шрифт:
Теперь я думаю: может быть, в то время для начинающего химика это действительно было смелое решение? Но тогда меня только больно задел ликующий голос. Я ревновала.
— Фенол! — почти кричал брат. — Фенол я буду менять! Да, уверен! Как твое мнение, а? Да, по этому пути я и пойду!
Вот таким голосом во времена «нашей лаборатории» брат говорил о каком-нибудь удавшемся опыте и говорил со мной, а не с каким-то Иваном Степановичем. Я его даже и не видела ни разу.
— А почему к нам не придет твой Иван Степанович?
— Некогда,
— А когда он висит по часу на телефоне, человечество от этого много получает?
— А как же? Иван Степанович удивительно умеет включаться в чужие задачи и помогать другим выдавать для человечества!
Однажды я пришла домой, мне открыл брат. Что-то он какой невеселый.
— Ты что такой?
— Завяз я, дорогая…
— В смоле?
Он не заметил моего «юмора» и сказал серьезно:
— В смоле. Пойдем поговорим?
«Как ликовать, так с Иваном Степановичем, а как горевать, так со мной!» — думала я, идя за братом в его комнатку.
Мы уселись на железную кровать, на синее покрывало, заткнули себе под бока подушки и начали разговаривать.
— Ты знаешь, я, кажется, «не оправдал надежды»!
— Ты?! Не может быть!
— Я сам в это полностью не верю…
— Ведь все шло хорошо.
— Да, я шел по верному пути. Шел и иду.
— Ну, так что же?
— Ну… видишь ли, существующие искусственные смолы слишком хрупки. Из них не сделаешь изоляционного материала…
— Существующие? А разве…
— Ты что думала, твой гениальный братец создает первую в мире искусственную смолу?
Я именно так и думала, но промолчала.
— Так вот, эти смолы надо сплавить с эластичными маслами, а они не сплавляются.
— Так что же делать?
Брат стал подробно рассказывать, что он думает сделать. Он увлекся и забыл, что перед ним не химик, а всего только друг химической мысли, да еще бывший. Я мало что поняла, но слово «фенол» меня задело. Оно было мне знакомо. И еще мелькало в его рассказе незнакомое слово «альдегид».
— …Я думал о них днем и ночью, я старался вчувствоваться в них, понять их возможное поведение, я думал о каждом в отдельности и об обоих вместе…
— А какие они, эти фенол и альдегид? — перебила я брата.
— Какие? Ну, альдегид — это просто бесцветная жидкость, пахнет формалином, а фенол — кристаллики, такие розоватые.
Я была уверена, что фенол красивее. Я представила себе россыпь розовых кристаллов, одни — бледные, другие — густо-розовые, и все блестят. Я определенно была на стороне фенола.
— И я решил изменить фенол.
— Конечно, фенол! — обрадовалась я.
— Ведь альдегид при соединении с фенолом в конечном счете не даст той прочности, которая мне нужна, хотя и легко растворится в масле. Но решить — это одно, а проверить на опыте — другое. Каждый опыт — это государственные денежки. Это тебе не «наша лаборатория»! Ничего лишнего позволить себе нельзя. С изменением фенола я управился
Брат зажег погасшую папиросу. Я удивилась, какие у него сухие, морщинистые руки, а концы пальцев, самые подушечки — в беловатых пузырях. Хватал, наверное, горячую реторту голыми руками — ловил момент.
— А сегодня, знаешь, в конце дня, я еще сидел, а наш заведующий лабораторией, уже без халата, в своем сером, отчетливом таком костюме, промелькнул у меня за спиной и между прочим, на ходу сказал: «Все сидите? Еще нет результатов?» Прямо как пилой провел мне по затылку, меня даже в пот бросило, уши загорелись. И все, что он про меня говорил — способный малый, доведет до дела, — все рухнуло. Ведь я знаю, за каждой такой фразочкой чего-чего только нет. И то, что «поторопились доверить», и «время дорого», и «опыты стоят денег», и всякое такое. А Петька, тот как стрельнет глазом ему вслед — тоже понятно, теряет ко мне доверие.
— Петя?! Ну, уж это ты выдумываешь!
— Да, да, я это ясно почувствовал. Вот Катя, она все так же мне верит. Она только еще больше насупилась.
Я видела их обоих, Катю и Петю. Они провожали брата, а я подошла и застала всех троих у подъезда. Вид у них был озябший, должно быть, долго стояли. У Пети круглые, как пульки, глаза неотрывно смотрели на брата. Катя показалась мне настоящей ученой девочкой, в очках, с плоским лицом, крепко сжатыми губами, очень определенной и уверенной.
— И ведь я знаю, — говорил брат, — знаю, что на верной дороге, и Иван Степанович тоже говорит, а вот решающего «чуть-чуть» не могу найти. И все затягивается, и у меня могут каждый день отобрать эту работу…
— Ничего, ничего, — забормотала я, — все получится. Я читала про одну актрису, у нее совсем не было времени готовить роли, а она ложилась на диван, чтобы начать обдумывать, и говорила себе: «времени у меня много, много…»
— Она, конечно, была не дура, твоя актриса, но мне от этого не легче.
Телефон молчал. Брат приходил домой все позже и позже. Я ни о чем не спрашивала. А что спрашивать, когда и так все понятно?
Он принес мне ее в носовом платке.
Огляделся — где бы развернуть, зажег настольную лампу и положил сверток в кружочек света. Затем, подсучив рукава и держа каждый палец отдельно, как это делают фокусники, осторожно откинул уголки платка. Яркая, чистая, золотисто-янтарная, тяжело заколебалась в банке жирная жидкость. Я взглянула на брата. Лицо его было в тени, над лампой. Он смеялся с закрытым ртом.