Одиннадцать сребреников
Шрифт:
— Вот. Давай.
Ганс сглотнул и поцеловал девушку в нос.
— Если я запущу туда руку, мы никогда отсюда не уедем, Мигни. — Затем с притворно-важным видом добавил:
— Подожди, женщина.
Он встал, чтобы спрятать несколько монет в скатанное одеяло позади своего седла.
— Спокойно, Черныш. Что случилось? Ты учуял, что впереди есть вода и трава, правда?
Сидя в относительной тени, отбрасываемой лошадьми, и негромко беседуя, путники успели распихать по тайникам примерно половину денег, когда их прервали самым грубым образом. Услышав стук копыт, Ганс вскочил на ноги, засовывая за пазуху
На Ганса были нацелены три взведенных арбалета.
— Эй, кащись, вам двоим тящко да хлопотно все это таш-шить, — сказал один из всадников с акцентом, которого Ганс никогда прежде не слышал. Лицо всадника украшала остроконечная борода. — Давайте, мы помошем вам волочшь энто шеребришко.
— Шпокойно, парень, — произнес другой всадник, ехавший в трех футах левее первого. — Полоши-ка свой нощичек и доштань-ка иж-жа пажухи то, што ты только што туда жапихнул. Ешли вынешь не шверток в желеной тряпке, а што-нибудь другое, получишь штрелу прямо в колено. Или в яйща.
— В яйца, — поправил один из его товарищей. Первым ощущением Ганса была злость на себя самого. Именно так должен был чувствовать себя в подобном положении Шедоуспан. Порождение Тени. Увлекся разговором с Мигнариал и игрой с монетами и позабыл о своей обычной осторожности! Следующая мысль была еще страшнее: «Мигнариал!»
— Ох, Ганс!
— Не бешпокойшя, милашка, — сказал первый всадник, соскакивая с коня и отряхивая свой халат, сшитый из грязно-белой домотканой материи. Остальные трое остались в седлах, их арбалеты были по-прежнему направлены на Ганса. — Мы хотим забрать у ваш кое-што, но не тебя, милашка. Нам, тейана, нет нушды швязываться с толштыми кобылами, ошо-бенно беременными!
— Бере… — начала было Мигнариал, но осеклась. Она вдруг осознала, что действительно выглядит именно так — толстой и беременной. Если, конечно, не принимать в расчет лицо.
С некоторым облегчением Ганс осмелился повернуться и посмотреть на Инаса. Нотабль полулежал поверх поклажи и пристально глядел на незваных гостей. Зрачки его глаз были расширены — слишком расширены для такого яркого солнца. Хвост его подергивался, словно натянутая струна под пальцами музыканта.
— Нет, Нотабль, — произнес Ганс, надеясь, что кот поймет его слова и не бросится атаковать троих всадников, вооруженных арбалетами со стальными стрелами.
Вновь повернувшись лицом к грабителям, Ганс сказал:
— А я слышал, что тейана слишком горды, чтобы грабить путников.
На самом-то деле он никогда не слыхал ничего подобного. Единственное, что он знал об этих кочевниках, — это то, что они хорошие бойцы, что они хорошо обращаются с лошадьми и плохо — с женщинами, что они очень независимы и считают себя самым лучшим племенем в мире. Да, и что подлость им отнюдь не чужда.
Один из тейана засмеялся над словами Ганса.
— Это не единштвенная ложь, которую люди ращказывают о наш, парень. Теперь брощь свой свертощек к оштальному шеребришку и отойди
Ганс повиновался. Он с горечью наблюдал, как грабитель поднимает с песка кусок парусины с лежащими на нем монетами. Звон серебра, ссыпаемого обратно в мешок, на сей раз показался Гансу не столь приятным, как раньше. Судя по всему, с этими монетами придется проститься. Гансу не нужно было смотреть на остальных грабителей даже краешком глаза. Здравый смысл подсказывал ему, что арбалеты по-прежнему нацелены прямо на него.
— Мешок у тебя вешь потрешкался, — сказал первый грабитель. — Похоше, ты долго держал его в воде — в колодсе, што ли? — Грабитель бросил парусину наземь. — Школько шеребришка ты зашунула промеж своих арбужов, девошка?
По-прежнему сидя на земле, отягощенная грудой одежды с запрятанными под нее серебряными монетами, Мигнариал ответила:
— Я человек, и у меня есть имя. Меня зовут Мигнариал. — Она поднесла руку к груди. — И здесь нет ничего, кроме меня.
Ганс с радостью обнаружил, что Мигнариал, оказывается, превосходно умеет лгать! Хвала всем богам — когда она похлопала себя по груди, монеты не зазвенели!
— Ух-х, — раздался голос всадника, сидевшего на лошади примерно в шести футах справа от Ганса. — Как ты думаешь, Квеш, ее можно доить?
Ганс повернулся к тому, кто произнес эти слова. На руке у круглолицего кочевника красовался защитный нарукавник из коричневой кожи. Несколько секунд кочевник смотрел в глаза Гансу, а затем обратился к человеку, который предположительно был предводителем шайки и, судя по всему, звался Квешем.
— Нашемашмачис хемоовлишеж, Квеш, — произнес всадник. Или, по крайней мере, так показалось Гансу. Затем кочевник добавил еще несколько слов.
— Шинк шказал, што у тебя плохой глаз, парнишка, — сказал Квеш, передавая мешок одному из своих товарищей. — Он шпрашивает, штоит ли оштавлять тебя живым.
Ганс по-прежнему смотрел на Шинка.
— Это моя женщина, Квеш. А у Шинка — грязный язык. Однако я не так глуп, чтобы кидаться на взведенный арбалет.
— Хорошо, — кивнул Квеш. — Эй, Аксар, ты пошто вше ешше шидишь позади Шинка? У наш теперь две новые лошади. Поедешь на одной и поведешь другую.
— Мне вше же кажетшя, што она дает молоко, — повторил Шинк, с надеждой глядя на Ганса и держа арбалет наготове.
— Заткнишь, Шинк. Ешли мы взяли его добро, не штоит говорить плохо о его женшшина. Эй, Аксар, щимван!
Аксар вложил свой арбалет в вытянутую руку Квеша, соскочил наземь и направился к лошадям Ганса и Мигнариал. Из-под обтрепанного подола его зеленоватого балахона виднелись добротные сапоги из красной кожи. Бессильно стиснув руки, Ганс перевел взгляд с Шинка на Квеша и постарался немного смягчить выражение глаз.
— Послушай, Квеш, вы сможете купить лошадей на те деньги, что взяли у нас. Забрать у нас лошадей — это все равно, что убить нас.
Квеш покачал головой:
— Твелу нужна лошадь щас. — Он указал на длинную дюну, видневшуюся на востоке. — Тот кочка очшен близко. Шразу за ним — крашивый чоом. Идешь туда, отдыхаешь, уштраиваешь женшшину. Луччее время дойти до опушки — пошле заката. Блише вшего — там. — Квеш ткнул пальцем на северо-восток. — Мы не шобираемшя оштавить ваш умирать. Мы оштавим вам ошла и поклажу. — Гордо задрав подбородок, он добавил: