Одиннадцать сребреников
Шрифт:
На гребне стены, окружавшей владения Корстика, горел высокий факел. Еще один факел полыхал на лужайке возле самого особняка. И Ганс сразу понял, что это были отнюдь не обыкновенные факелы.
— О боги, о боги, боги… — бормотал Ганс, не в силах замолчать. Ему казалось, что это его тело пылает на стене, а вовсе не корчащееся, страшное тело Марлла.
А огромный факел, горевший на лужайке перед домом и ярко освещавший его.., это пылал тот, кто прежде работал у Корстика помощником повара. Недомерок был похож на столб желто-белого пламени. Это пламя освещало дом мага Корстика гораздо ярче, чем положено, и казалось, что сами стены особняка испускают какой-то неестественный
Корстик раскрыл заговор. Корстик был дома и страшно покарал тех, кто осмелился проникнуть в его владения.
Где-то в обширном зеленом саду кто-то кричал, кричал, кричал, и Гансу захотелось скорчиться и зажать уши. Мужчина не может, не должен кричать таким высоким и жалобным женским голосом! Корстик карал его за заговор, за проникновение во владения мага. Корстик, все слуги и собаки которого должны были уснуть. Корстик, один из самых могущественных магов Фираки. По сравнению с ним и с его могуществом заговорщики были беспомощными младенцами. Должно быть, для него они были тем же самым, чем для Шедоуспана были назойливые клопы в матрасе. Неприятные насекомые, которых можно раздавить одним пальцем.
Душераздирающий крик заглушал даже треск и шипение живых факелов и неистовый рев пламени.
О боги, о боги, о Всеотец Илье! Теперь Ганс не только слышал, как трещит горящий человеческий жир, но и обонял страшный запах жареной человеческой плоти.
Жуткий голос донесся откуда-то сверху, выбулькивая слова, словно пузыри:
— Б-беги-и… Ма-сте-рр!..
Шедоуспан посмотрел вверх как раз в тот миг, когда сук толщиной с мужскую ногу с громким треском отломился от дерева. Листья трепетали, словно от сильного ветра. Ганс и сам не знал, как он успел прохрипеть «хайя». Сук падал прямо на него, шумно шелестя листвой. И что самое жуткое — с этого сука как-то боком свисал Тьюварандис, пронзенный им насквозь, словно невообразимо огромным копьем. К ужасу Ганса, Тьюварандис не был мертв. Рана в животе Тьюварандиса была просто кошмарной. Но его глаза были еще хуже.
Серый конь прянул вперед, едва услышав приказ. Ганс цеплялся за седло, а шипящий Нотабль цеплялся за его бедро, но Ганс не чувствовал вонзившихся в него когтей.
Живые факелы продолжали полыхать, заливая ярким светом всю округу. Внезапно они громко затрещали, и распространявшийся от них тошнотворный запах заставил пустой желудок Ганса сжаться в комок. Ганс беспомощно корчился, все его тело сотрясали судороги рвотных позывов.
Ганс вновь заставил коня остановиться. Он все еще был около стены, но теперь уже дальше к югу. Но вскоре Ганс решил, что лучше бы ему было не задерживаться здесь. Поодаль от него, под нависшими ветвями старых деревьев, со стены мешком свисал труп еще одного человека. Во имя дыхания Ильса, какой яд может подействовать так быстро, чтобы убить воришку, не успевшего еще перелезть через стену? Тело, висевшее не более чем в четырех футах от Шедоуспана, внезапно затрепетало, затем раздался громкий хлопок, от которого грива коня встала дыбом, и мертвый человек внезапно вспыхнул ярким пламенем.
Какой-то миг Ганс смотрел, как труп распухает, как на коже вздуваются пузыри, а затем лопаются с негромким хлопком, к которому примешивается треск пламени. Миг спустя пламя взвилось на двадцать футов вверх, выбрасывая желтые и белые языки в небо. Ганс развернул коня и поскакал обратно к Тьюварандису. Боковым зрением Ганс заметил в освещенном окне верхнего этажа фигуру человека. Это окно было рядом с тем, через которое Ганс намеревался проникнуть в дом. Человек простер руки и поднял ладони вверх…
Сучья громко хрустели,
Ганс забыл про Тьюварандиса — бедняге все равно ничем нельзя было помочь, но Ганс намеревался прекратить те неестественные страдания, которым подверг незадачливого заговорщика Корстик. Ганс забыл про неизвестного человека, кричавшего там, в саду, забыл про фарфоровую кошку и добычу, о которой мечтал. Вновь повернув коня, Ганс направил его галопом вниз по извилистой дороге. Каким-то образом ни одна из падающих ветвей не попала в него. Ганс не придерживал коня до тех пор, пока впереди не показались городские ворота. При виде горящих у ворот факелов Ганса опять охватил первобытный ужас, однако это были самые обыкновенные факелы, каких Ганс немало повидал в жизни. В свежем ночном воздухе не чувствовалось ни малейшего запаха дыма, однако Гансу все еще казалось, что он вдыхает смрад горящей человеческой плоти.
Каким-то чудом Ганс вспомнил, что ему следует завернуться в плащ, чтобы скрыть свое черное одеяние. Нотабль, который, дрожа, скорчился перед Гансом на седле, даже не обратил внимания на то, что его накрыли полой плаща.
Стражники радостно отметили, что серый, должно быть, хорошо пробежался, и посоветовали Гансу обтереть коня после того, как скакун будет расседлан. Ганс проехал мимо, кивнув стражникам. Он не мог говорить — все его силы уходили на то, чтобы не стучать зубами. Его желудок все еще судорожно сжимался.
Тип пообещал присмотреть за конем и получил больше медяков, чем когда-либо видел за всю свою жизнь. Каким-то образом Мигнариал и дрожащий от потрясения Ганс добрались до дома. Коты старались держаться поближе к хозяевам.
Только после того, как Мигнариал помогла Гансу стянуть черные одежды, они оба заметили, что бедро Ганса все в крови. Однако Ганс даже и не подумал наказывать Нотабля: будь у самого Шедоуспана когти, серый лишился бы половины шкуры к тому времени, как достиг бы подножия этого ужасного холма.
Ганс спал плохо. Он старался съежиться, дрожал и стонал во сне. Мигнариал обнимала его, орошая его грудь слезами. Рука Ганса свешивалась с постели, касаясь спины большого рыжего кота, свернувшегося возле кровати. Нотабль тоже вздрагивал во сне. Мигнариал никак не могла заставить руку Ганса надолго оторваться от рыжего кошачьего меха. Наконец девушка сдалась и покрепче обняла своего мужчину.
На следующий день Ганс узнал, что вчера вечером Периас-меняла ужинал у Корстика и умер прямо за столом. Таким образом Корстик обнаружил заговор, в котором участвовал помощник повара, а также остальные. Теперь Корстик и Аркала обвиняют друг друга. Периас был деловым партнером Аркалы. Корстик не пошел на заседание Совета, а героически остался дома, в окружении слуг, спящих неестественным сном. Маг вступил в битву с заговорщиками, проникшими в его владения. И одержал над ними победу.
За чем они охотились? Конечно, за жизнью Корстика, за чем же еще?
«Ложь, — подумал Ганс. — Они.., мы собирались забрать всего лишь фарфоровую кошку. Проклятый маг, чудовище!» Бегом вернувшись домой, Ганс обнаружил там новый повод для страха.
Да, имя Периаса пропало из списка, и еще одна ранканская монета исчезла.
Но пропало только имя Периаса и только один империал.
На листе остались имена Ильтураса и Тьюварандиса.
«О нет! О Отец мой Илье, нет, нет! Его же насквозь пронзила толстенная ветка и он висел на ней! Ветка толщиной с мою ногу! Он не мог остаться в живых!»