Одиннадцатый
Шрифт:
Оставалось лишь отправиться домой и ждать очередного приглашения.
Молодой человек не заметил, что из окна второго этажа гостиницы из-за портьеры за его терзаниями наблюдал тот, кто являлся их причиной. Дмитрий Григорьевич, увы, переоценил свои ищейские способности и явно недооценил искушенность своего оппонента.
У Александра Ивановича Спиридовича опыт обнаружения слежки был весьма богатый, особенно в Киеве, да и отношение к Охранному отделению он имел самое непосредственное – до 1905 года он возглавлял Киевское подразделение «охранки», то есть являлся в некотором роде предтечей Николая Николаевича Кулябко. Поэтому знакомый силуэт Богрова он заметил ещё в парке, подтвердил свою догадку в первой
А выгоду Александр Иванович не просто любил, но и старательно извлекал из всяких, даже неприятных, жизненных обстоятельств. Знакомые в глаза называли его баловнем судьбы, зачастую не предполагая, какими сложнейшими комбинациями порой заслуживалась благосклонность этой капризной барышни. Когда молодой поручик Спиридович неожиданно из армии попросил перевода в жандармский корпус, многие крутили у виска, а некоторые даже открыто перестали подавать руку. Но когда Александр Иванович сначала попал в личные помощники к звезде московского политического сыска Зубатову10, а после, всего спустя три года сначала возглавил охранное отделение в Симферополе, а затем стал главою Киевского, в тридцать лет надев погоны подполковника, шептунов поубавилось, а вчерашние порицатели пополнили ряды завистников. И даже провал собственного протеже и тайного агента-провокатора в Киеве, наградившего Спиридовича пулевым ранением лёгкого, обернулся для него очередной наградой и карьерным взлётом – с поста начальника Киевского охранного отделения он переместился не просто в столицу, а во Дворец, возглавив охрану Императорской семьи. Теперь уже шептались о том, что будто бы Спиридович лично спланировал покушение на самого себя ради мученического ореола и возможности любоваться своим отражением в зеркальном паркете Зимнего дворца.
А всё благодаря матушке, даме хоть высокородной, но обладающей поистине купеческим складом ума.
– Сашенька, – говорила она, – поверь мне, благородства происхождения уже достаточно, чтобы умный человек слыл среди знакомых благородным и честным, но ум ему дан именно за тем, чтоб не связывать себя узами условностей и дворянских фанаберий. В жизни важно не просто не упускать свой шанс – нужно этот шанс готовить, бережно взращивать и подманивать, а уж когда засияют поблизости золотые перья жар-птицы, хватать её нужно за хвост обеими руками, не боясь обжечься.
И вот теперь не просто сверкнуло на горизонте драгоценное оперение – сама царственная птаха вышагивала перед ним, виляя откормленным задом, распуская хвост и приветливо кивая масляной головой. И пощипать этого гуся Александр Иванович был намерен от души.
Он плотнее задёрнул шторы, запер дверь на оба оборота, открыл гостиничный сейф и бросил на стол жёлтую кожаную папку. Пододвинув тяжёлый стул, углубился в чтение. Шелестела бумага, тикали стенные часы, изредка чиркали спички и скрипел грифель карандаша.
Когда часы пробили семь, Спиридович потянулся, подмигнул обнажённой наяде на картине, сложил обратно в папку разложенные на столе листы, щелкнул никелированным замочком и убрал документы в сейф. Подошёл к окну и впустил в прокуренную комнату вечерний киевский воздух, пахнувший прожаренной солнцем листвой и днепровскими волнами. Потянулся, раскинув руки, сладко зевнул, прикрыв усатую пасть рукой, подышал на бриллиант в перстне, потёр о пиджак, полюбовался на игру света в камне и, довольный, направился в соседнюю комнату.
Спустя полчаса он в мундире вышел из гостиницы, сел в открытый мотор и отбыл. Его ждали в доме киевского генерал-губернатора к ужину, на котором предстояло окончательно обсудить последние детали
***
ГЛАВА 4.
Петербургские домовладельцы переживают странную эпидемию: огромное число их предпочитает вместо того, чтобы строить новые дома, надстраивать старые. Это явление приняло эпидемический характер. Сравнительно за короткий период разрешено до 400 надстроек.
Двух и трех-этажные здания превращаются в шести и пятиэтажные громады. Прочность и красота зданий через это, конечно, мало выигрывает.
Соблазн этих надстроек кроется в доходности квартир. Игра на возвышение увлекла домовладельцев. Сколько они не набавляли, квартирант находился.
– Он все вынесет, решили домовладельцы, и стали строить город вверх, а не в ширь.
Надстройки должны дать до 4000 новых квартир.
Газета «Петербургский созерцатель», август 1911 года.
***
Дактилоскопия и баллистическая экспертиза затянулись почти на два дня, томительных ожиданием, но тем не менее довольно деятельных. Поскольку за это время прояснились и причины странного поведения супруги Владимира Гавриловича, и степень их серьёзности. Прибыв после того богатого на события дня домой, Филиппов, не дожидаясь ужина, призвал Веру Константиновну в гостиную и со всей доступной ему участливостью расспросил об утреннем инциденте. Та, видимо проведя весь день в терзаниях и раскаянии, тут же разрыдалась на галантно подставленном плече и, всхлипывая, рассказала, что её приятельница, супруга одного из университетских профессоров, передала ей слова своего мужа. Тот уверял, что младший Филиппов часто бывал замечен в общении с не вполне благонадёжными в политическом смысле субъектами. Естественно, Вера Константиновна, оставаясь наедине с этой информацией, нафантазировала бог весть чего и уже видела сына вышагивающим по сибирскому тракту в кандалах и с бубновыми тузами на спине арестантского халата. Владимир Гаврилович торжественно пообещал во всём разобраться, поговорить с сыном, проверить информацию, используя все доступные ему средства – и мир в семье был восстановлен, вплоть до принесения извинений обруганной понапрасну Дуняше.
Слов на ветер Филиппов бросать не привык, потому время, высвободившееся в ожидании экспертных заключений, употребил следующим образом: того самого капитана Ермолина, принёсшего дурную весть в «Асторию», поставил руководить опросом рядовых свидетелей событий на Литейном и Невском, Свиридову поручил сбор сведений о Зимине и Мазуровых, причём, памятуя о синем пропуске, дал указание по возможности не попадать в область внимания охранного отделения. А сам занялся двумя списками: найденным в коричневом бумажнике и составленным по именам из партийных клятв.
Сразу выяснилась интересная особенность: часть фамилий на обоих листках совпадала, и те, что упоминались в расписках, в перечне Зимина были помечены галочкой. Особенно отрадно было то, что подобной галочки напротив имени сына не имелось, стало быть, вполне обоснованно можно было предположить, что младший Владимир связать себя с активной частью революционных кругов никакими узами не успел, а то и вовсе не собирался. Тем не менее, догадку эту требовалось подкрепить. Вторгаться в профессиональную сферу жандармерии Владимир Гаврилович не думал – можно было наломать дров и после краснеть, объясняясь, но с сыном-то по-отечески поговорить ему никто не мог запретить.