Одиночество героя
Шрифт:
— Сердчишко балует. Счас, подожди. Отпустит.
Климов думал грустно: не ты один, брат, не ты один. Скоро всех мужиков споят. С алкашами легче управляться.
Минуты не прошло, как обстановка переменилась. Хомяков посвежел, морщины на лбу разгладились, на щеках проступили свекольные пятна.
— Ух! — отпыхался. — Вроде полегче… Сам не желаешь подлечиться? Лекарство хорошее, американское.
— Благодарствуйте, я здоров, — поклонился Климов.
— Как же, как же, слыхали, какой ты праведник… Значит так, праведник, у меня важная просьба.
—
— Не только слушай, постарайся понять… У тебя сколько лосей гуляет в хозяйстве?
— Пара или пятачок, когда как.
— Значит, так, — Борис Захарович приосанился, надул щеки. — Большой гость к нам едет отдохнуть, оттянуться. Готовь одного лося на отстрел.
— Сейчас не сезон, — напомнил Климов.
— Плевать на сезон. Это, Миша, такой человек, каких ты еще не видел.
— Все равно по закону…
Хомяков посуровел, поднял руку:
— Погоди, егерь. Закон на этой территории — это мы с тобой. Как сделаем, так и будет. Или я не прав?
— Правы, конечно. Но зверя не дам губить, — ему было скучно пререкаться с алкашом, захотелось поскорее на воздух. Борис Захарович сходил к шкафу и поставил на стол бутылку, на которой сияла этикетка: «Буратино». Вопреки ожиданию, он ничуть не рассердился. Подмигнул Климову, отмерил себе полстакана, поглядел через стакан на свет, выдохнул и выпил. Бросил в рот карамельку.
— А ведь я знал, Миша, что упрешься. Пугать тебя, разумеется, бесполезно?
Климов молча кивнул.
— Деньги тебя тоже не интересуют?
— Мне зарплаты хватает.
— И совести у тебя нету?
— Вам виднее. Я пойду, Борис Захарович? Дел много.
Хомяков вторично поднял руку, будто просил слова с места. Задумчиво молвил:
— Праведник ты мой дорогой… Я уж думал, такие, как ты, давно повывелись, а ты вот он на мою голову — живой и крепкий. Да, Миша, сложная штуковина — жизнь. Я, честно сказать, таким, как ты, никогда не был. Сызмалу знал, что почем на свете. Судьба-злодейка несправедливо распорядилась, а то разве в этом вонючем кабинетике сидел бы… Но голову старику ты напрасно дуришь. Никакой ты не бывший учитель, хоть мне десять документов покажь. Совсем в ином месте ты обретался. И вышибли тебя с того места как раз за твой характер. Угадал, нет?
— Вам бы вздремнуть часика два, — мягко посоветовал Климов. — Не дай Бог, видения начнутся.
Борис Захарович не обратил внимания на дерзость. Он слегка поплыл от утренней порции «Буратино».
— Господин этот, который приедет, может нас с тобой, Миша, озолотить, а может в землю зарыть. Власть у него нынче непомерная. Смириться бы надо, Миша, а? Лосей по лесу много бродит. Человека пожалеть бы, Миша. Человека! Помнишь, как Горький говорил? Человек — это звучит гордо.
Климову стало невмоготу. Он вскочил на ноги, схватился за голову, будто что-то вспомнил.
— Борис Захарович, простите Христа ради, надо бежать. Не взыщите, в другой раз договорим.
— О чем договаривать?! — гаркнул начальник. — Лося готовь — вот и весь договор.
Но
Пес Линек поджидал возле конторы, развалясь на солнышке под забором — морда масляная, самодовольная, видно, где-то чего-то уже прихватил, нажрался. Увидя хозяина, подбежал, ткнулся мордой в колени, отчаянно размахивая хвостом. Как же, разлука на целый час затянулась.
— Лося им подавай, — пожаловался Климов. — Малютку несмышленого. Жулье ненасытное! Получат они его у нас, как же! Верно, Линь?
Пес ворчливо закряхтел.
Пошли в магазин, расположенный через улицу. В магазине народу никого — одна молоденькая, яркоглазая продавщица Настенька. Зато полки уставлены богато. Импортное изобилие почти такое же, как в Москве. Наконец-то наведался дядюшка Сэм в русский медвежий угол, не побрезговал, слава рынку! Горы всевозможных консервов, снедь в нарядных упаковках, ящики пива в жестянках, шоколад, жвачка, копченья и соленья — чего тут только не было, вплоть до хваленых памперсов. Лишь один из дальних отсеков огорожен под отечественную продукцию: с десяток тощих синих кур под стеклом и коричневые пакеты то ли с пшеном, то ли с супом.
При появлении Климова девушка многозначительно покраснела:
— Давненько не заглядывали, Михаил Федорович!
— А чего заглядывать, — хмуро отозвался Климов. — У тебя же, мне сказали, жених есть.
— Какой жених? Что вы? Нет никакого жениха. Откуда он возьмется?
Стройная, обтянутая белым халатом, как березка корой, она глядела прямо в глаза, бесстрашно и дерзко. Пунцовые губы улыбались.
— Веревка у тебя есть? — спросил Климов. — Не бечевка, нормальная бельевая веревка?
— Зачем вам, Михаил Федорович? Вы что же, сами себе стираете?
— Мало ли, — сказал Климов. — Вдруг приспичит повеситься.
Если не было народу, он всегда позволял себе одну-две немудреных шутки, что привело к тому, что между ними завязался глубокий, потайной роман. Во всяком случае, Настенька в этом не сомневалась.
Да что там, Климов вовсе был не против, он без женщины усыхал на корню, и коли не зарок…
Однако Настенька при любом раскладе ему не подходила, он это понимал. Его партнерши все остались в городе — развратные, искушенные, матерые самки, пожирающие плоть. Настенька не для него. Она хрустнет и сломается в пальцах, как соломинка. Даже думать страшно.
Но не так она была проста, как ему казалось. Против обыкновения, никак не отозвавшись на шутку, не опуская глаз, побледнев, спросила:
— Почему вы никогда не говорите серьезно? Вам кажется, я глупенькая деревенская девочка, да?
— Не кажется, а так оно и есть.
— Вдруг ошибаетесь?
— Объясни.
— Хотите, приду в гости? Постираю, приберусь. Я все умею. Небалованная.
Заманчивое предложение не застало его врасплох. На хорошие слова он привык отвечать без утайки.