Одиночество простых чисел
Шрифт:
В кабинете Альберто говорил по телефону, зажав его между ухом и плечом, чтобы жестикулировать обеими руками. Увидев Маттиа, он поднял в знак приветствия брови, потом, положив трубку, откинулся на спинку стула и вытянул ноги.
— Ну и как? — улыбнулся он с видом заговорщика. — Поздно вчера закончили?
Маттиа решительно избегал его взгляда. Ничего не сказав, он пожал плечами и сел за свой стол. Альберто поднялся и, встав за его стулом, принялся, будто боксерский тренер, массировать ему плечи. Маттиа не любил, когда к нему прикасаются.
— Понял,
Маттиа кивнул и в ожидании, пока Альберто уберет руки с его плеч, слегка побарабанил по нулю на клавиатуре компьютера. Воспоминания о некоторых моментах предыдущей ночи слабыми вспышками возникали в его сознании.
Альберто вернулся на свое место, грузно опустился на стул и принялся рыться в бумагах.
— А, кстати, — сказал он, — тут тебе письмо, — и перебросил конверт на стол Маттиа.
14
Хорошо, тогда… (англ.)
Тот посмотрел на него, не прикоснувшись. Его имя и адрес университета были написаны синими густыми чернилами, которые, конечно, пропитали бумагу насквозь. Буква «М» в имени Маттиа начиналась с прямой линии, которая превращалась в мягкую, волнистую, две соседние буквы «t» перечеркнуты одной горизонтальной чертой, все слова написаны с наклоном, тесно, казалось, что они падают друг на друга, в названии университета недоставало «с». Но Маттиа хватило бы любой из этих деталей или одной только своеобразной заглавной буквы в его фамилии, чтобы тотчас узнать почерк Аличе.
Он сглотнул и, не глядя, достал из второго ящика письменного стола нож для бумаги…
Повертев нож в руках, сунул его под клапан конверта…
У него дрожали руки, и, чтобы скрыть волнение, он сжал его крепко, как мог.
Альберто наблюдал за Маттиа со своего места, притворившись, будто ищет что-то в стопке бумаг, лежавших перед ним. Он хорошо видел, как дрожат пальцы коллеги, но само письмо рассмотреть не мог — Маттиа прикрывал его ладонями. Он отметил только, что Маттиа замер на несколько секунд, а потом, прочитав послание, осмотрелся в полной растерянности, словно неожиданно перенесся куда-то очень далеко от этой комнаты.
— Кто пишет? — не выдержал Альберто.
Маттиа взглянул на него с некоторой досадой, будто совершенно не узнавая, потом поднялся и, не отвечая на вопрос, произнес:
— Нужно ехать.
— Что?
— Нужно ехать… Думаю… В Италию.
Альберто тоже поднялся, словно собираясь остановить его.
— Но что ты говоришь? Что случилось?
Он подошел к нему и попытался заглянуть в письмо, но Маттиа почти прижал его к животу, как дети прячут секрет от чужих глаз. Видны были только уголки небольшого квадрата.
— Ничего. Не знаю, — ответил Маттиа, уже влезая одной рукой в пиджак. — Но мне нужно ехать.
— А
— Посмотрю, когда вернусь. А ты работай дальше.
И он вышел, не оставив Альберто времени для возражений.
40
В тот день, когда Аличе вышла на работу, она опоздала почти на час. Утром она выключила будильник, едва тот зазвонил, но так и не проснулась окончательно. Собираясь, она то и дело замирала, останавливаясь, потому что каждое движение стоило ей неимоверных усилий.
Кроцца не стал ее упрекать. Ему достаточно было взглянуть на Аличе, чтобы все понять. Щеки у нее провалились, глаза, и прежде казавшиеся слишком большими на худеньком лице, смотрели отрешенно, с глухим безразличием.
— Извини за опоздание, — произнесла она, войдя, но в словах этих не слышалось желания извиниться.
Кроцца перевернул страницу газеты и, не удержавшись, взглянул на часы.
— Там пленка, которую нужно проявить к одиннадцати, — сказал он.
— Все то же дерьмо…
Кроцца покашлял и, подняв газету повыше, стал наблюдать за Аличе. Она положила сумку на обычное место, сняла пиджак и села за проявочную машину. Движения ее были медленными, старательными, что выдавало усилия показать, будто все в порядке. Потом она задумалась на несколько секунд, оперев подбородок но руки, и, наконец, заложив волосы за уши, принялась за работу.
Его не смущала ее чрезмерная худоба, скрытая просторным хэбэшным свитером и отнюдь не облегающими брюками, но все же она бросалась в глаза, если смотреть на кисти рук и бледное до синевы, осунувшееся лицо. Скорее, он испытывал глухое бессилие от того, что никак не входит в жизнь Аличе, зато она еще как входила в его жизнь, словно дочь, для которой он не смог выбрать имени.
Они молча работали до перерыва на обед, обмениваясь только кивками. После стольких лет работы в этой фотостудии они научились понимать друг друга без слов. Старый «Nikon» лежал на своем месте под прилавком, в черном кофре, и иногда оба гадали, а работает ли он еще.
— Пообедаем у… — предложил Кроцца.
— Не могу, у меня дела… — прервала его Аличе. — Извини.
Он кивнул.
— Если нездоровится, можешь остаться дома, — сказал он. — Работы немного, как видишь.
Аличе с тревогой посмотрела на него. Притворилась, будто наводит порядок на прилавке: пара ножниц, конверт для снимков, ручка и пленка, разрезанная на четыре равные части, — она просто поменяла их местами.
— Нет. А что? Я…
— Давно не видитесь? — неожиданно спросил Кроцца.
Аличе еле заметно вздрогнула и зачем-то схватилась за сумку.
— Три недели. Примерно…
Кроцца кивнул, потом пожал плечами.
— Пойдем, — сказал он.
— Но…
— Идем, идем, — повторил он более решительно.
Аличе немного подумала и согласилась. Они заперли студию на ключ, колокольчик над дверями звякнул и умолк. Кроцца шел не спеша, чтобы Аличе не заметила, как он приноравливается к ее трудному шагу.