Одиночество в Вавилоне и другие рассказы

Рединг Йозеф

Хозяин подал нам соль, мы насыпали ее между большим и указательным пальцами и слизнули. Затем надкусили дольку лимона и процедили по стаканчику писко сквозь накопившуюся во рту кислоту.

Ladino получил свои два крузейро. Мы надели лыжи.

— А уж машину вашу, сеньоры, я буду беречь пуще, чем зеницу ока! — крикнул ladino нам вслед.

Мы пошли наискось к склону. Писко еще некоторое время перекатывалось огненными шариками в желудке. Затем шарики раскололись, образовав благодатное тепло.

Когда все хоть по разу да упали,

стало ясно, что затея была рискованная. Снежный покров лег неравномерно. Местами он достигал в расселинах метровой глубины, местами же стелился по камню тонко, как иней. Несмотря на пронизывающий ветер, который неистовствовал, будто хотел аккуратно, словно хирург, вылущить из нас скуловые кости, все мы вспотели от напряжения.

Тут Франц-Педро при торможении упором поддел лыжей какой-то сверток, сверток ударил меня в плечо и откатился. При падении с него свалилась серая тряпка, и мы увидели в снегу мертвого ребенка. Изможденное существо было одето в расшитое черным и красным платьице, какие носят дети индейцев. Коричнево поблескивали остекленелые глаза.

Мы оглянулись, ища людей, следы, и не нашли ничего.

— Надо доставить ребенка вниз, хотя бы до «Тесоро», и потом известить власти.

Мы завернули маленькое тельце в вытертое, как рогожка, одеяло и привязали на спину Францу-Педро. После этого мы покатили вниз; это был нелепый бег на длинную дистанцию: каждый считал, что мертвому ребенку будет лучше, если двигаться как можно осторожней и пружинить на неровностях почвы.

Завидев издали каменную хижину ladino, наша погребальная процессия остановилась. Мимо «Тесоро» вниз по склону тянулась темная цепь. Сотни индейцев.

— Они спускаются из горных резерваций. Это потомки инков. Голод гонит их вниз, в долины. Может, это их ребенок. — И Франц-Педро со своей легкой ношей на спине размеренным шагом продолжал путь к дому ladino. Индейцы, замыкавшие скорбное шествие, не обращали на нас никакого внимания. Опустив головы, они брели мимо, лица у них были до самых глаз обмотаны лохмотьями, которые серебрились от замерзающего на лету дыхания. Многие шли по снегу босиком, и ледяной наст в кровь ранил их ноги.

Когда мы отодвинули в сторону занавеску из ламы и просунулись в хижину, мы увидели, что ladino сидит у огня. Что бутылка, в которой у него была водка, пуста и что на комоде лежат два таких же серых свертка, как на спине у Франца-Педро.

Ladino поднял лицо.

— Какая благодать, сеньоры, что в Валепавро раньше обычного выпал снег, — сказал он. — Поистине благодать. — Последние слова он почти прорычал.

Мы испугались и так осторожно подложили мертвое дитя к двум остальным, словно все это была наша вина: и Валепавро, и снег, и голод, и смерть.

Подсев к низкому очагу рядом с хозяином, мы тщетно ждали от него оправдательного приговора. Хозяин молчал.

Охотники возвращаются

Сперва мальчики играли на лугу

в хоккей. Вместо шайбы у них была сплющенная банка из-под молока. Худые руки мальчиков размахивали кривыми дубинками, словно то были первоклассные клюшки.

Но сырая земля мешала им разыграться как следует, затрудняла бег, уменьшала силу ударов. Под башмаками чавкал пропитанный водой дерн. В предпоследний день осени на земле уже лежал слой снега в палец толщиной. Потом между осенью и зимой вклинилась неделя оттепели, она обнажила серо-желтую луговину, которая уже прильнула к земле, чтобы отдохнуть до весны.

Поскольку решительно начатая встреча маленькой мальчишечьей команды на сырой податливой земле стала постепенно медленной и вялой, рыжеволосый капитан решил ее прекратить. Из восьми мальчишек, игравших на лугу, он был самый маленький, но его голубовато-серые глаза, спокойные и пытливые глаза над густой россыпью веснушек на щеках, сделали его предводителем. Когда рыжий поднял руку и провозгласил:

— Нет смысла! Земля как кисель! Давайте лучше играть в войну, — ответом ему был взрыв одобрения.

Только один, в меховой шапке, возразил недовольно:

— От этого кисель никуда не денется.

Казак только что забросил шайбу в ворота, и успех придал ему дерзости.

Рыжий уверенным движением руки отмел возражение.

— А для войны кисель как раз годится. Унесите-ка лучше клюшки в сарай и принесите оттуда винтовки.

Он перекинул казаку свою клюшку.

— Прихвати и мою. Я останусь здесь. И немедленно возвращайтесь.

— А твою винтовку принести из сарая? — спросил казак, мальчик в высокой меховой шапке.

— Не нужно, — ответил рыжий. — Мое оружие при мне. — Он вытащил деревянный пистолет, засунутый за пояс. — Офицерам не нужны винтовки, — добавил он. — У них пистолеты.

— Я так спросил, — сказал мальчик в меховой шапке извиняющимся шепотом. Он взвалил на плечо обе клюшки и захлюпал за остальными к невысокому сарайчику на краю луга.

В свое время хозяин наскоро сколотил его, чтобы хранить в нем грабли, вилы, мотки колючей проволоки. Для мальчиков же покосившийся закуток на краю города был штаб-квартирой, цейхгаузом, вигвамом, космическим кораблем в зависимости от намерений рыжеволосого, которого соответственно величали генералом, шефом, вождем или командиром.

Рыжеволосый глядел поверх мусорных отвалов, зубчатые очертания которых виднелись перед линией городских домов. Он увидел, как серый цвет неба на востоке становится свинцовым, и угадал, что надвигающийся вечер несет с собой холод и силится вытеснить тепловатый воздух над вымершим лугом.

Мальчик перешел к букам, что росли у водопоя. Он сунул пистолет в карман брюк и начал собирать сухие сучья, которые осенний ветер с легкостью вычесал из древесных крон. Сучья были сырые, но за водопойным корытом рыжеволосый обнаружил совсем сухую ветку, которую разломал на кусочки в палец длиной.