Одиночество вместе
Шрифт:
Глава 2
В сентябре Петру Ивановичу исполнился пятьдесят один год. Ранним солнечным утром своего дня рождения он спешил на вокзал – приезжали из Москвы Андрей и Мариша. Помимо праздников, у них было взято за правило – приезжать к родителям в Питер раз в два-три месяца: то был некий радостный и сокровенный ритуал единения семьи для каждого из них уже не первый год. Вот и теперь Петр Иванович радовался, что снова увидит своих дорогих «москаликов», как он шутливо называл их. Последние дни ему шибко нездоровилось, но теперь, с их приездом, все как будто совсем прошло, он отвлекся от постоянного болезненного состояния, и, надо сказать, вполне удачно. В конце концов, Петр Иванович хотел праздновать и веселиться со всеми, и ничто не могло ему в этом воспрепятствовать!
Когда поезд подошел он уже ждал на перроне. Андрей и Мариша, налегке, без вещей, стоящие в тамбуре первыми на выход, видели в окно, как он изящной
Пока они шли, Мариша что-то бойко рассказывала, а Петр Иванович непрерывно улыбался своими тонкими губами, окаймленными поверху коротко остриженными усами. Андрей тоже улыбался, незаметно с нежностью наблюдая за отцом, за его грациозной походкой, за его постаревшим осунувшимся лицом, дорогим и знакомым до мельчайшей черточки. Он готов был пройти так хоть полгорода, лишь бы подольше насладиться этой идиллической прогулкой. Наконец они подошли к черному, словно пантера, «форду» Петра Ивановича, которым тот несказанно гордился, и деловито принялись рассаживаться по местам – Андрей рядом с отцом впереди, Мариша сзади, за мужем.
– Ну что, сынок, вот ты и снова на родине, – говорил Петр Иванович, выруливая с площади Восстания на Лиговку.
– Угу, – мычал в ответ Андрей, заворожено разглядывая в окно старинные приземистые дома. За те несколько лет, как он окончательно уехал отсюда, в них успели втиснуться новые, незнакомые, чужие здания. Несмотря на то что Андрей приезжал в Питер довольно часто, он каждый раз, словно после долгой разлуки, с затаенным, сжимающим сердце волнением рассматривал родной город, ежесекундно воскрешая прохладные и тревожные, как питерский климат, воспоминания юности и молодости. В эти мгновения он чувствовал, как его переполняет тягучее томительное упоение жизнью, сочетающее в себе целую палитру разнообразных эмоций – и тоску, и ностальгию, и наслаждение, и нежность, и печаль, и любовь. Мариша понимала мужа, просовывала к нему вперед руку, гладила по голове. Андрей перехватывал обожаемую ручку жены и целовал ее, насколько мог повернуться. Мимо проплывала Лиговка, потом массивный Московский с его сталинскими громадами, потом Ленинский с серыми блочными параллелепипедами, а там уже к заливу, к новостройкам, домой.
Несмотря на праздник, Лидия Сергеевна не изменила своей натуре и встретила гостей по-домашнему, в халате. Она не придавала значения церемониям, относилась к ним запросто. Тем не менее с присущей ей природной расторопностью она быстро организовала небольшое застолье. Все четверо, не считая маленького йоркширского терьера Лидии Сергеевны, не сходившего с рук любимой хозяйки, предались семейной идиллии. Петр Иванович с готовностью выделил сыну бутылку водки из своих многочисленных запасов – пропустить рюмочку-другую по случаю. Лидия Сергеевна была недовольна – пить с утра, но Андрей выпить любил, и случаем воспользовался. К полудню он был уже разгорячен, и звал отца покурить. В квартире курить не разрешалось, поэтому они выходили и шли через общий коридор к лифтам, оттуда через закуток с мусоропроводом – на длинный балкон черной лестницы, где Андрей раскуривал специально припасенную сигару. Надо отметить, что сам Петр Иванович в этот раз не пил совсем, запретили врачи, но как будто даже захмелел заодно с Андреем, вприглядку. Отец и сын курили одну сигару на двоих, в основном Андрей, а Петр Иванович за компанию, больше для виду, беря у сына и слегка пригубляя (обычно он не курил). Андрей, разогретый несколькими рюмками алкоголя, начинал рассказывать отцу о своих московских делах, что все идет хорошо, складно, что удалось прилично заработать. Он знал, что именно денежная тема была отцу особенно приятна. Без бахвальства, словно озвучивая специально подготовленный доклад, не официальный, дружественный, но обстоятельный, Андрей рассказывал, а Петр Иванович, прищурившись, внимательно слушал, время от времени протягивая два растопыренных пальца за сигарой. Андрей вкладывал сигару в пальцы отцу, не прекращая своего рассказа. Петр Иванович, неумело прикасаясь к сигаре губами, слушал сына и всматривался в даль живописно раскинувшегося проспекта. Когда Андрей закончил, Петр Иванович вкрадчиво начал комментировать положение вещей и ставить точки над i. Он объяснял Андрею, что и как нужно делать дальше, чтобы не потерять и улучшить результаты, а потом добавил, положив
– Ты, Андрюша, превратился в волчонка в делах, и это меня очень радует. Крепко рвешь в свою сторону, цепко держишь. Но со временем ты должен стать матерым волком…
Андрей умилялся. Он всем видом старался показать отцу, что внимательно слушает его советы. Ослепительно светило солнце; они, пригретые, нежились на балконе, не торопясь уходить.
Застолье застольем, но упускать, просиживать такую погоду дома было преступлением. Андрей тянул всех в город:
– Давайте, собирайтесь, нечего сидеть, набивать животы! Как хорошо сегодня! Всего три дня в Питере – нельзя терять ни минуты…
– Вот взяли бы, и приехали на неделю, а то приезжаете вечно на день-два – ничего не успеть, все второпях, – укоряла Лидия Сергеевна. Она всегда была легка на подъем, быстро собиралась и шла, только позови, гулять она любила. Есть люди, которым не сидится дома, для которых жизнь начинается там – за пределами четырех стен, когда нога сделает первый шаг на настоящую землю, ощущая всей стопой ее плотность и силу, а ноздри вдохнут настоящего, не комнатного воздуха, дивясь его новизне и свежести. Колкость снега на пальцах, влажность дождя или утреннего тумана, прикоснувшееся к щеке дуновение нового дня, от которого поежишься и преисполнишься жизненной энергией и божественной благодатью, – вот что любили и Андрей, и Лидия Сергеевна; только дай им волю, и они уже где-то ходят, что-то изучают. А вот Петр Иванович последнее время из-за плохого самочувствия почти не выходил из дома без особой надобности. Но сегодня он был настроен решительно, упрашивать его не пришлось. Все собрались быстро, и поехали назад, к площади Восстания, откуда несколько часов до этого Петр Иванович забирал дорогих гостей (только на этот раз уже не на машине, а своим ходом, на метро).
Они наметили длинную прогулку, через весь Невский к Неве. Слишком узкие для центрального променада тротуары Невского (к тому же наполовину заставленные строительными лесами), переполненные снующим людом, вынуждали семейство идти гуськом, друг за другом, поддавшись лихорадочной сутолоке. Так было неудобно, и, дойдя до Аничкова моста, они свернули на набережную и пошли вдоль излучины реки по направлению к цирку, к Михайловскому замку и Летнему саду. Сразу же стало легче: народу почти нет, места спокойные, живописные. Изысканные фасады низкорослых домов – полудворцов, растянувшиеся по обеим сторонам закованной в камень изгибистой реки, веяли даже не прошлым веком, а через век назад, гоголевской стариной. Сентябрь выдался изумительный. Прозрачное белесое солнце, северное, обычно скупое на тепло, сегодня припекало, отражалось и искрилось в желтых зданиях, в желтых деревьях (деревья пожелтели в Питере очень рано, как по команде – начался сентябрь, и тут же зеленые мундиры сменились желтыми сарафанами). Казалось, город показывал удивительный спектакль, хотел порадовать своего верного жителя в его день рождения. Город старался изо всех сил, ласково трепал теплым ветром мягкие, подернутые редкой сединой волосы Петра Ивановича.
Когда они вышли на простор Невы, Андрей задохнулся от свежести морского бриза, от потрясающей широты пространства, залитого сияющей глазурью. Роскошь города напоминала картину гениального мастера, выполненную филигранно и в то же время с удивительной свободой штриха. Хотелось стоять часами и взирать, вдыхать, впитывать всеми порами ту страсть, которая просачивалась с поверхности этого полотна.
«А может, бросить все и вернуться! – пронеслась в голове Андрея шальная мысль. – Оставить московскую суету, всю эту непрерывную погоню за собственным хвостом, и снова сюда, откуда сбежал пять лет назад, как крыса с тонущего корабля – без оглядки, сломя голову! А оказалось-то, корабль вовсе не тонущий. Вон как расцвел, какой красотой налился! Вернуться… Хм… Мариша никогда не согласится. А вот родители были бы рады. Нет, конечно, не вернусь. Что за малодушие, и как я только мог подумать! Ни за что! Разве что помирать когда-нибудь, в старости, чтобы на той же земле, где родился. От которой отказался. Которую предал».
Но предал ли?
«Heimat ist da, wo ich mich wohlfuhle» – вспомнил Андрей название одной немецкой статьи, которую учил в годы своего образования, когда намеревался уехать в Германию (да куда угодно, лишь бы из Питера). Да, здесь была его «Heimat», но вот с «sich wohlfuhlen» имелись большие проблемы. Слишком трудные пришлось ему пережить отношения с городом, в котором он вырос, атмосферу которого всосал со старательностью грудного ребенка, всасывающего молоко матери. Слишком мало гармонии, равновесия, спокойствия. Постоянно – из крайности в крайность, от любви до отупляющей ненависти. Это выматывало, полностью вытягивало силы, словно тяжелые отношения любовников, то страстно совокупляющихся, то рвущих друг на друге волосы и осыпающих друг друга проклятиями…