Одиночество
Шрифт:
Покалюхина вызвали, когда хозяйка легла спать. Говорили во дворе, говорили тихо, знали: много еще здесь ушей и много глаз — чутких ушей и враждебных глаз.
Покалюхин доложил: двое из его отряда в лесу около Нижнего Шибряя поселились в старой бандитской землянке и притворяются антоновцами, не желающими сдаваться. Днем они ходили в Шибряй, назвались плотниками и узнали: Антонов с братом утром того же дня пришли в село и отдыхают в избе одинокой бобылки Натальи Катасоновой.
Ночью Полин и комиссар Беньковский пробрались в лес — туда,
— Да не беспокойтесь, товарищ Полин. Здесь Антонов, в ста шагах.
Утром бывшие антоновцы снова пошли в Шибряй. И узнали: Антонов в селе. Ночью его одолел приступ малярии, Димитрий ухаживает за ним, но больному стало лучше, и он собирается к вечеру уйти в лес на кордон.
Операцию нельзя было откладывать ни на час!
Между тем обстановка становилась все более напряженной. В Уварове знают: кого-то ловят. Дойдет слух до Шибряя — смотаются братья в леса, что тянутся вдоль Вороны до Инжавина и Рамзы, и поминай, как звали.
Покалюхин на автомобиле помчался за отрядом: ради осторожности он оставил его в селе Перевозе, в двадцати верстах от Уварова. Через полтора часа он вернулся. Хозяйке под страхом смерти приказали молчать. На ее глазах люди преображались в худо одетых, обутых в лапти «плотников». Карабины прячут в мешки: со стороны посмотреть — в мешках пилы; револьверы под рубахами, в карманах гранаты.
Все быстро и деловито исполняют приказания Покалюхина. Санфиров, бледный как сама смерть, то и дело вздрагивает.
Наконец все готово, и отряд идет в Шибряй. Время тянется к вечеру, надо опешить. Мужики подозрительно вглядываются в идущих: хоть и хорошо загримированы они, но что-то не больно похожи на плотников. Слишком уж поспешна их походка, не ходят так плотники, лениво бредущие от деревни к деревне.
Шел восьмой час, когда отряд незамеченным подошел к дому Катасоновой. Осмотрелись. К избе примыкал двор, а за двором, впритык к забору, густой, лес. Покалюхин назначил каждому его место: все пути прочно закрыты — не уйти Александру Степановичу!
Антонов чистил маузер, хозяйка гремела ухватом у печки, готовя ужин. Димитрий рассеянно смотрел в окно. Шел восьмой час — только что отзвонили карманные часы Антонова, лежавшие на столе.
— Уйти бы, — не оборачиваясь к брату, сказал глухо Димитрий. — Что ты копаешься?
— Куда спешить? — нахмурился Антонов. — До ночи времени много.
Хозяйка что-то пробормотала у печки.
— Не задержимся, — резким тоном успокоил ее Антонов. — Что разворчалась?
Хозяйка смолчала и еще более сердито загремела ухватом.
— Что думаешь, Саша? — прервал молчание Димитрий. — Неужто так и будем бродить из леса в село, из села в лес?..
— Отстань! — буркнул Антонов. — Тебе все мерещится.
— Нет, я о другом. Куда податься нам, неужели еще не надумал? Кончилось наше дело, неужто не понимаешь?
Похудевшее лицо Антонова скривилось, скулы выступили, из глубоких глазных впадин недобро сверкнули глаза.
— Боишься? Так брось меня и уходи. Уходи! — крикнул он. — Надоел ты мне!
— Есть еще щелочки, — после угрюмого молчания снова начал Димитрий. — Еще можно пробиться на юг.
— Вот поправлюсь, тогда уж… — мрачно отозвался Антонов. — Не на плечах же тебе мести меня…
Братья замолчали. Антонов собрал маузер, зарядил полную обойму. Димитрий по-прежнему безучастно смотрел в окно. Хозяйка, бросив ухват, творила тесто. Шуршали тараканы, возилась под печкой хромоногая, привязанная на веревочку курица. Медленно смеркалось, и в селе воцарялась вечерняя тишина.
И вдруг Димитрий резко отпрянул от окна.
— Окружают!
Антонов бросился к окну. За низким плетневым забором он приметил движение: вдоль плетня, согнувшись, пробирались люди… И еще подходили, и еще…
Антонов вгляделся: идут люди, одетые по-мужицки, за спиной мешки. Он ухмыльнулся.
— Прохожие, — пробормотал он. — Нервный ты стал, Митя. Брось, иди сюда, никто нас тут выследить не мог. Эй, хозяйка! — крикнул он Катасоновой. — На всякий случай предупреждаю: будут спрашивать о нас, отвечай, что в избе никого нет, поняла? Сболтнешь — пулю в спину.
Хозяйка сурово глянула на него и ничего не сказала.
Антонов прилег на лавку, подложил под голову кожанку, а Димитрий не отходил от окна. Ему все мерещились люди, перешептывание, перебежки…
Антонов дремал и размышлял о самом простом и житейском: где ночевать сегодня и куда пойти завтра, у кого призанять еды и что он будет делать, когда опять настанет зима. Он и не думал уходить из этих мест: все еще верил — отлежится, отлипнут от него болезни, тогда уж и решит, что делать.
И тут раздался стук в дверь, а Димитрий крикнул:
— Чекисты!
Антонов ринулся к двери, запер ее на крюк.
Стучал Покалюхин.
— Что надо? — раздался в ответ женский голос.
— Выйди.
Катасонова вышла.
— Кто в доме?
— Никого.
— Врешь, у тебя там двое. Передай им записку и скажи, чтобы сдавались, все равно конец.
— Передавай сам! У них револьверы, и злы они, как черти.
Антонов стоял за дверью с маузером. Катасонова ушла в избу. Покалюхин, потоптавшись, отошел. Дверь открылась, протянулась рука с маузером, и пули посыпались ему вдогонку. Тут подбежал Санфиров и налег на дверь, но она прочно держалась на крюке, а из окна началась пальба из маузеров. Санфиров бросил в окно гранату, но не попал. Граната, стукнувшись о стенку, отлетела и взорвалась, чуть не перебив чекистов.