Одиночество
Шрифт:
— Будто на свадьбу обряжаешься! Поди-ка ты!
— Слушай, Алексей Григорьевич, — Сторожев просунул в дверь всклокоченную мокрую голову, — нет ли у тебя бритвы? До чего не люблю бороды…
— Бритвы захотел! Где ты ее теперь возьмешь, бритву-то? Была в отряде одна, да и ту попортили — ровно тебе топор. Я вот ножиком раньше брился. Поточу — и бреюсь. Теперь бросил, не до бороды…
Лешка повертел финский нож и любовно вытер его о рукав шинели.
— Желаешь, направлю?
— Будь другом, Леша, — смягчая
— Ну, другом твоим никогда не буду, а направить — пожалуйста. Смотри, зарезаться не вздумай!
— Еще чего выдумал! — строго крикнул Сторожев. — Зарезаться! Словно я нехристь, чтобы собачьей смертью помирать.
Лешка расстегнул ремень, приладил его к ручке двери, быстрыми, ловкими движениями руки направил острие ножа и подал его Сторожеву.
— Зеркальце кстати возьми, — буркнул он, вынимая из бокового кармана гимнастерки наклеенный на картон кусок зеркала. — С зеркалом, поди, удобнее.
— Ишь ты, какой добрый, — улыбнулся Петр Иванович. — Не коммунист еще?
— Иди, иди, нечего мне с тобой бары растабарывать, черт бы тебя побрал! — ответил Лешка, и подбородок его затрясся. — Канителятся с вами!
Сторожев скрылся в бане, а Лешка сидел, что-то ворча под нос. Злоба против Петра Ивановича все росла, и казалось Лешке, что не сдержит он себя, прорвется ненависть, и тогда Сторожеву несдобровать. Однако, вспомнив беседы с Сергеем Ивановичем и слово, данное ему, — держать себя в руках, — скрипнул зубами.
— Эй ты, кончай там скорее! — крикнул он. — Все равно завтра еще раз обмывать будут!
Сторожев услышал эти слова, и снова резанула сердце мысль о смерти. Он сжал губы, сбил в шайке пену, намылил лицо и, поставив на окошко зеркало, стал снимать с лица длинные спутанные волосы. Нож брил легко и чисто, клочья волос падали на пол.
Потом Петр Иванович вымыл теплой водой лицо, быстро оделся и вышел. После бани снова заболела нога, он едва мог ступать на нее.
— Возьми палку, — сказал Лешка.
Петр Иванович разглядел красивый узор.
— Мастер ты, оказывается. Я и не знал.
Лешка зло оборвал его:
— Не для тебя делана! Завтра тебе не нужна будет, опять возьму. Ну, пойдем!
В глазах Петра Ивановича вспыхнули кровавые жесткие огоньки. «Стукнуть его тут — и драла», — пронеслась мысль, но Лешка взял винтовку в руки, наложил на спуск палец.
— Шевелись!
Сторожев подавил гнев и, опираясь на палку, пошел к амбару. Здесь Лешка дал ему немного хлеба, мяса, кислого молока. Сторожев жадно ел, подбирая падающие на колени крошки, грыз мясо, высасывая из костей мозг.
Через несколько минут Лешка заглянул в амбар: Сторожев храпел, положив на стол руки и уронив на них голову.
Глава восемнадцатая
Дождь
Тяжелые тучи собрались на горизонте, все выше и выше к солнцу поднимался их клубящийся край, тучи будто втянули его в себя, и растаяла золотая оправа дня.
Промчался, взметывая пыль и озорно играя с деревьями, предвестник грозы — буйный вихрь, вздыбив солому на ригах и хлевах. Потом, словно догоняя бурю, стегнули по крышам, по земле первые упругие струи дождя.
Люди на гумнах забегали, засуетились, спасая зерно и снопы. Старики заботливо прикрывали кучи намолоченного хлеба соломой и ряднами, молодежь забивалась в мягкие валы ометов, и вот уже несется оттуда визг и смех.
Лошади, не выпряженные из молотилок, стояли, понурив головы, и потные спины их дымились под дождем. Потом ветер сдвинул облака, солнце робко, краем, выглянуло из-за них, как бы не веря, что оно уже свободно.
Внизу лежала земля, свежая, умытая дождем, над ней поднимался тяжелый пар. Она вдыхала полной грудью свежий, искрящийся воздух.
Солнце осушило лужи, лишь в тени мерцали на лопухах капли недавнего ливня.
И снова загрохотали на гумнах барабаны молотилок.
Петра Ивановича разбудили. Перед ним стоял брат.
Стряхивая сон, Сторожев взял со стола крынку и через край глотал холодные скользкие пласты кислого молока.
— Хорошо спал?
— Хорошо.
— Вечером, после ужина, будем разговаривать, — сказал Сергей Иванович.
Сергей Иванович поглядел на брата. Тот сидел на лавке, опершись на нее обеими руками, и хмурил высокий с медным оттенком лоб. Мысли о смерти снова захлестнули сердце Петра Ивановича.
— Что ж! — Голос его словно бы перехватило. — Потолкуем, а потом и к стенке?
Сергей Иванович, не отвечая, вынул трубку, набил ее табаком.
— Вечером мы будем разговаривать. — Он поднял узкие брови над серо-стальными глазами. — А сейчас можешь сходить домой. Лешка, — крикнул он, — проводи его домой!
— Сменил бы ты меня, Сергей Иванович, — мрачно сказал тот. — Боюсь я за себя, зло у меня на твоего брата, тоска меня грызет — убью я его. Слышь, Сергей Иванович, боюсь — не совладаю с собой. Горит!
— Тебя один раз простили, в другой раз не помилуют. Понял? — Сергей Иванович бросил на Лешку строгий взгляд. — Мы не бандиты. Возьми себя в руки, ну! Завтра освободишься. — Сергей Иванович шагнул к двери. — Завтра утром будешь работать, а сейчас отведи.
Лешка козырнул, приложив ладонь к выгоревшей фуражке с облезлой малиновой звездой.
— Ах, канитель, ах, канитель, матери твоей в пятку! — злобно пробормотал он, когда председатель ревкома отошел от амбара. — Канителится, говорю, с тобой. Приказа, слышь, ждет. Я бы из тебя сейчас дух вышиб… Ну, да ладно, утром вышибут!