Одиночка
Шрифт:
— Здесь лучше налево свернуть, — замечаю я, когда он перестраивается в правый ряд. — Так короче.
Вместо ответа Адиль щелкает кнопками на руле, переключая радиоволны, и продолжает ехать в выбранном направлении.
Прочистив горло, я говорю чуть громче. На случай, если он меня не услышал.
— Там на повороте к проспекту пробки часто собираются. Лучше повернуть налево.
Адиль делать едва заметный кивок головой, но и после этого ничего не меняется: мы как едем вперед, так и едем. Обида во мне смешивается с легким раздражением. Почему он отмахивается от меня как
— Я как лучше хотела, — буркаю я спустя минуту.
— Нормально едем, — будто не заметив моего недовольства, отвечает Адиль. — Там же морепродукты в основном, я так понял? Я в них ничего не понимаю. Придется тебе выбрать.
Я в очередной раз даю себе мысленную оплеуху. Да что у меня за навязчивое желание подстраивать обстоятельства под себя? У нас с Адилем первое негласное свидание, в ресторане, ради которого он не поленился залезть в интернет, а я дуюсь из-за того, что он поехал не тем маршрутом.
— Карп, — улыбаюсь я. — Я сказала. И еще обязательно возьми салат с лисичками.
— Ну и как тебе? — спрашиваю я, глядя как Адиль не слишком ловко отрезает кусок рыбы и поддевает его вилкой.
— Нормально, — отвечает он без особого энтузиазма. — У тебя как? Вкусно?
Гребешки в сливочном соусе — это всегда беспроигрышный вариант, поэтому я уверенно киваю. С лица весь вечер не сходит улыбка. Все так одновременно волнительно и странно. Семь лет назад я не смела вообразить, что мы с Адилем будет вот так запросто сидеть в одном из самых дорогих ресторанах нашего города, куда он привезет нас на собственном Мерседесе. Большинство наших знакомых называли его неудачником без будущего, но он доказал, что они ошибались. Меня переполняет гордость за него.
— Здесь морепродукты ничуть не хуже, чем в Хорватии или на Кипре, — разглагольствую я, отпивая ароматный шардоне. — Очень свежие и приготовлены вкусно. Шеф-повар француз. А ты куда-нибудь кстати отдыхать ездил?
— Нет. В России много где был, но за пределами ни разу. У меня заграна нет.
Меня, ярого фаната путешествий, его ответ без толики сожаления до глубины души задевает. Как можно к почти тридцати годам ни разу не выезжать за пределы страны, располагая финансами? И тем более — даже не попытаться сделать загранпаспорт?
— Так почему не сделаешь? Путешествовать — это очень здорово. Позволяет другими глазами посмотреть на мир и расширяет кругозор.
Адиль, не замечающий моего праведного возмущения, лишь пожимает плечами.
— Как-то руки не доходили. Всегда находилось, куда деньги пристроить.
— Но ведь не все в жизни сводится к зарабатыванию денег, — не сдаюсь я. — Для чего они нужны, если не наслаждаешься теми возможностями, которые они дают?
Адиль откладывает вилку и залпом допивает остывающий кофе. Возвращает чашку на стол и смотрит на меня.
— За тобой не угнаться.
От прямоты его взгляда мне становится неловко, и я машинально прячу ладони под стол, начиная теребить скатерть.
— Я всего лишь хотела сказать, что путешествия —
Адиль кивает.
— Я учту.
К моему дому мы подъезжаем спустя час. Я, слегка захмелевшая от двух бокалов вина, всю дорогу возмущаюсь тому, что в государственных больницах в болезненный укол антибиотика по умолчанию не добавляют лидокаин. Вчера утром четырнадцатилетняя девочка, корчась на кровати, рыдала от боли. От инъекции у нее отнялась нога, и пришлось давать ей успокоительное.
— Нет, я понимаю, что минздрав хочет избежать нежелательных реакций, но если уж на то пошло, то аллергия может возникнуть не только на обезболивающее, но и на сам препарат. Так почему антибиотики широкого спектра мы колем направо и налево без теста на чувствительность, а вот лидокаин вдруг зажимаем? Почему больница непременно должна ассоциироваться у людей с болью и наплевательским отношением? Неужели в бюджетных организациях персонал обязан быть лишен сочувствия?
— С твоей жаждой сделать людей вокруг лучше, ты там все можешь переделать. Просто не зачерствей со временем как остальные.
— Думаешь, получится?
На лице Адиля появляется легкая усмешка, глаза тепло мерцают.
— Конечно. Вон ты какая деятельная. Я тебя только на ужин привел, а ты меня уже в путешествие отправила.
Я снова прикусываю губу — привычка, возникшая совсем недавно и исключительно в его присутствии. Щеки розовеют от удовольствия. Потому что Адиль не раздражается от моего навязчивого трепа и потому что в меня верит. Не только как в специалиста, а как в личность.
Поерзав на сидении, я несколько раз передергиваю коленями и, потом осмелев, тянусь к нему. Запах его кожи без привычного привкуса никотина врезается в ноздри, рождая в крови будоражащее кипение — неукоснительный знак, что я на правильном пути.
— Зайдешь? — шепчу, задевая краешками губ его подбородок. — Ненадолго.
Колену становится горячо — на него ложится ладонь. Слышится щелчок кнопки ручника, звук нетерпеливого дыхания. Нервные рецепторы накаляются — в рот проникает горячий язык. Я сжимаю его шею, шумно выдыхаю, жадно тяну к себе.
— Так зайти или нет? — с хриплым смешком уточняет Адиль, ловя мой затылок. — Ты походу тут решила остаться.
— «Походу», — передразниваю я, имитируя недовольство, и нащупав ручку, открываю дверь.
Счастливо улыбаюсь. Адиль выходит следом.
Глава 41
— Лежи и не вставай, — шутливо требую, выбираясь из-под одеяла. Поймав отражении зеркала взгляд Адиля, разглядывающего мою голую спину, не удерживаюсь от смущенного смешка:
— И хватит пялиться, извращенец.
С ним я веду себя свободнее, чаще острю. Позволяю себе слова, которые давно вычеркнула из своего обихода. Вчера, например, когда Адиль по случайности зашел в мою гардеробную и ляпнул, что имеющейся в ней одежде можно забить целый торговый центр, шутливо приказала ему заткнуться. С ним я становлюсь проще.